Сигналы точного времени

На новогодний утренник мне и ещё нескольким мальчикам достались костюмы и роли зайчиков. Пахнущий старым постельным бельём комбинезон из быстро мнущейся белой материи в виде шаровар и сорочки без воротника, на голову белая круглая шапочка с длинными картонными ушами, обтянутыми марлей, с тесёмками под подбородок, чтобы не съезжала, когда, прижав согнутые в локтях руки к корпусу, опустив вниз ладони, скачем вокруг себя на словах: «Трусишка зайка серенький под ёлочкой скакал». Оба картонных уха на моей шапке завалились в одну сторону, у другого зайчика, Кости Ружейникова, сложились кверху углом. Мальчик по фамилии Уразаев играет волка, у него серый наряд, войлочная шапка с заострёнными ушами и выпирающим носом с черной блестящей пуговицей. В сценке с Колобком Вове Кириллину назначена роль лисы – красный сарафан, лисья полумаска с острым носом, поверх с яркими цветами бахромяный платок. Поначалу он наотрез отказывается надевать платок и сарафан, но после уговоров воспитательниц, что все, и родители, и бабушки на утреннике будут думать, кто же это такой в роли лисы? И как все удивятся и примутся громко хлопать, когда узнают, что это он, Вова уступает. У него выпяченная влажная нижняя губа под морковной полумаской и слегка в нос протяжный писклявый голос, в полном наряде, включая платок, он и вправду здорово напоминает кумушку-лису. Почти все девочки в коротких воздушных белых платьицах, с белыми бантами и в белых носочках, кружась на цыпочках, исполняют танец снежинок. Хвойно, гулко, свежо в просторном зале с высокими окнами; летучие оттенки духов и пудры, шарканье, шёпот, покашливание и смешки взрослых. С потолка свешиваются частые нити с распушенными комочками ваты. Вокруг наряженной высокой ели под пианино хороводится «влесуродиласьёлочка» - вытягивающий голос воспитательницы поверх наших, ведущий за собою, как Гулливер лилипутские корабли. Маскарадная маска из папье-маше с изнанки тёмная, гулкая, притаившись под ней, слушаешь своё дыхание, на ощупь жёсткая, выпуклая и лаковая, прорези для глаз круглые или семечком, снаружи видны глаза и ресницы. Картонный материал на клеевой основе кисловато пованивает чем-то специальным. Все маски внутри серые, шершавые, в обратном виде повторяют выпуклости: с лица – лисий или волчий нос, внутри – заострённое углубление; если кошачьи или заячьи щёки, то плавные полушария. Из-под полумаски, закрывающей лоб, глаза и нос, но оставляющей открытой губы, отлично высовывается язык. Никто не надевает маску, чтобы при этом не дурачиться, крутить головою, издавать разные нелепые звуки. Но водить в ней хоровод несподручно: из темноты на свет видимость только в границах круглой дырки – легко налететь на впереди идущего, отдавить пятку, задрать чешку и сосед/соседка, не выпуская своей ладони, подпрыгивая на одной ноге, загибая на ходу вторую, пытается крючком указательного пальца поддеть слетевшую пятку. После хоровода, стишков и песенок - праздничный стол. Конфеты, лимонад, сладкие булочки с кремом, песочные пирожные - именно их страшно хочется, (как сейчас вижу застывшую розовую корочку глазури в бледных тонких кракелюрах), но в ступоре отрицания, чтобы бы не выдать перед посторонними желание, - оно может оказаться настолько сильным, что сделает бесстыдным и беззащитным, как они, хрупкие с оголёнными плечиками девочки-снежинки, волк, лиса, звездочёт, космонавт, вредный белобрысый мальчик-Новый-1971 год и остальные, кому не досталось ролей, которые под шатром из веток с жадностью разевают рты, клюют откусывая-жуя, глупея, показывая свои секретные черты, которые нельзя выдавать, - невыносимо бесился, хуже их всех хочу, но не могу… Что-то небрежно скрытое, непристойно обряженное показывается-выглядывает наружу. Это всё для нас! На самом же деле от нас отрекаются, беспечно даря ему во власть. Веселье праздника, подобно отчаянной безутешной мольбе, заклинанию о милосердии, только наизнанку, навыворот, поэтому и проявлено подобно изнанке маски, как в беспамятстве, в оживленной обморочной зачарованности, задыхающейся лихорадящей радости, под обезболивающими уколами хвойного счастья, с воспалёнными, подсохшими губами, расширенными зрачками, учащённым дыханием, румянцем щёк, жаром взмокшего лба, заслюнявленной кислой завязки заячьей шапочки… Зачем-то считается праздником и радостью впихнуть нас, детей в эту остро-смолисто сигналящую ингаляцией ёлку, колко трогающую голые шеи двоичными жгутиками игл, среди нитей с ваткой, витых зеркальных висюлек, глазурованных ромбов, издающих хрупкий цокот шаров, трепетного блискучего дождика, иногда с зелёной и синей изнанкой, сыпью льнущего конфетти, - остро щекочет в носу, хочется чихать, а ещё сильнее – плакать. Только плачем можно отгородиться от неминуемости в зёв, провал в замурованную пещеру, где нет никого, кого я люблю, нет никого и ничего, кроме звенящего в ушах одиночества прыгать зайчиком, путаясь в широких белых шароварах с бахилами, как грипповать, заразившись этим Новым годом барахтаться в температуре, бредить среди масок и колпаков, кувыркаясь по спирали хоровода в бесконечном вращении, которое заканчивается во тьме, потому что мы вдруг оказываемся в кучу запихнуты между еловых веток. Из большого мешка с нашитыми звёздами воспитательница в наряде Снегурочки выдаёт кульки с подарками, обёрнутыми тонкой в складках малиновой хрустящей бумажкой, повязанной ленточкой, сверху воткнута маленькая еловая веточка. Человек-фотограф ставит рядами, наводит аппарат, колебанием левой ладони просит выпрямиться или выровнять голову, жмёт кнопку: чёрным штампом клацают створки и сухо вспархивает белая вспышка. Таинство снимка проявится спустя много дней, когда уже и забыл: белея нарядом зайца, отчаянно сверкая бусинами глаз, схвачен в непроглядном мраке мерцающими мохнатыми лапами жуткого великана, скованный в оцепенелом мгновении.