По длинной стороне стадион примыкает к заросшему, запущенному парку: высоченные густые вязы, кусты паслёна, шиповника, цветы, широкие папоротниковые заросли, оглушающие пестрым мельтешением духи всего цветущего, преющего, тенистого и то, как пахнет иное растение с вязким соком – не отличить от запаха жука или стрекозы. Одичавший парк кишит стрекозами и приходится соревноваться с ними за место. Крылышки-витражи, запах брошенной в костёр травки, одна везёт на себе другую, петли, загнутые цветные проводки, галочки уголками, маслянистые жилки; на крупной головке беретами на боку фасеточные глазищи с изумрудной радугой…
Нас приводят в парк, чтобы мы хорошенько выбегались, набесились среди первобытной растительности, гоняясь за стрекозами и бабочками. Текучее, негустое «я» легко плещется в прекрасном жирном супе летних ароматов, звуков, роений, бега-полёта, догонялок, припрыжек и обязательных взвизгов. Сюда примешиваются маленькие подавления, отбирание ветки с ягодами, отталкивание от огромной бабочки, которая вовсе не считает себя ничем обязанной и, цепляясь яркими крыльями за воздушную взвесь, взбирается повыше.
На стадионе всегда застаём Мишаюру, существо без возраста, ни ребёнка, ни взрослого. Он тут, когда матчи и разные соревнования и когда пусто, как сегодня. Плоское сонное лицо, тусклые узкие щёлки, мокрый рот, - Мишаюра весь снаружи, напоминает фигуру кукольных мультфильмов, не самых любимых, где бросаются в глаза шершавые поверхности холста, войлока, деревяшек, проволоки, швов и стыков всего, из чего сделана. Спросить имя – отвечает: «Миша-Юра»; сказанное быстро слитное «Мишаюра». Если пристают и обзываются, накидывает на голову пиджак с россыпью значков «ГТО», выглядывая из норы, на кончике носа капля солнца, злится, огрызается, издаёт плюющие, шипящие, фыркающие звуки.
– «Тили-тили балалайка на суку сидел балайка», – все его дразним, русские, казахские, татарские девочки и мальчики.
– Дети, ну-ка отошли, перестаньте его обижать! Воспитательница вернула пиджак в нормальное положение, освободила спрятанную голову, пригладила жёсткие черные волосы, окунув ладонь в карман халатика, выудила овальный мятный леденец без обёртки. Мишаюра тут же сунув за щеку с хлюпаньем и слюнями принялся смоктать:
– Аяврик? – произнёс вопросительно-бесстыдно, как тявканье.
– Аяврик, – успокаивающе, грудным, как фисгармония, голосом ответила воспитательница.
…Наперегонки с нами бегает за стрекозами. Воспитательница собирает всех обратно, окликая, сгоняя в пары, вылавливая и вытаскивая из сплошных зарослей самых упрямых. Послушные двойки впереди уже по-сиамски сцепились ладонями, в свободной руке сомлевшие бабочки, стрекозы, вяло двигающие брюшками и масляными пропеллерами. Мишаюра тоже пристраивается, но у него нет пары, никто не даёт свою ладонь. Он протягивает руку Люсе. Люся несогласно мотает короткой причёской, упираясь в него твёрдыми серыми глазами, – тебе нельзя, нам ещё расти, а тебе нет! Увязывается вслед в хвосте замыкающим. Когда голова колонны минует аллейку, соединяющую с улицей, Мишаюра отстаёт, останавливается, поворачивает обратно, словно есть невидимая граница.
Я не просил её о помощи, Люська сама мне завязывала бантики на ботинках, а родители смотрели и улыбались.
73.
Кипящий бульон с кусками говядины и мозговой костью. Мама ставит крупную мясную кость на блюде, папа ножом отделяет для меня цельные части цвета молочного какао, быстро темнеющего, пока остывают на тарелке. Прожилки и хрящики он отправляет прямо с ножа в рот, и мне странно, что он их запросто, причмокивая, с удовольствием жуёт, как и мозг, постукиванием выбитый из кости, – его мне и видеть неприятно, слизь, обсыпанную черными точками.
74.
Крапает на тонкий песок дождик, пыль засахаривается влажными кляксами, Олька выскочила из-под козырька под струи, зажмурила глаза и тонко верещит, следом Женька и я, – тёплым ветром, землей и облаками что ли так пахнет? Прямо в сандалях в мутные желтоватые лужи, а дождь стихает, светлеют сохнущая рубашка, небо, сено и сырые доски, громко пахнут мокрая полынь и бледно-жёлтая кашка, чёрно-красные жучки-солдатики носятся по влажному песку. От Олькиного мокрого платьица <шел пар, и сквозь прозрачную материю были трогательно видны большие трусы на резинке, сосборившейся набок>.
75.