Сияние. Прямая речь, интервью, монологи, письма. 1986–1997

Е.: Ну, как мне кажется, я сам ревнитель этих взглядов. В 60-х годах это носило характер живой идеи, а сейчас всё формально, с точки зрения музыки сейчас не получается. Оно воплощается, насколько идея жива. В 60-х был пик этого дела на Западе, после этого, считай, не было ни одной хорошей группы, то есть никаких Joy Division. Это всё говно, это попытка возродить то, что было ярко на самом деле в 60-х годах. Весь панк был сформирован вполне. Идёт инерция, которая превращается в формотворчество. В Лос-Анджелесе году в 65-м возникло понятие панка. Все эти Count Five, Kim Fowley, вся эта тусовка, The Standells и т. д. Их очень много было. Love была такая группа. Потом это начало произрастать в какое-то глобальное движение, в психоделию, со всеми делами очень серьёзными и очень патологическими, страшными. Через некоторое время получилась такая ситуация — вся психоделия пошла в арт-рок, симфо-рок и всякий хард-рок — движение формальное. С точки зрения музыки достаточно формальное. Это тоже проявление попса по большому счету, только элитарного. Все эти гаражные команды — они ушли в подполье. В подполье они продолжили лет 5–6, потом в Англии возникла мода на это дело, начались всякие Sex Pistols. Тут же это стало популярным, эти команды довели идею до массовой воспринимаемости, очень такой, самой примитивной. Это продолжилось года 2–3. У нас это началось в году 82–83 и через пять лет закончилось как идея. При этом у нас закончилось всё это таким вот пластмассовым попсом, относительно даже не с точки зрения формотворчества.

Е.К.: А сегодня у нас и на Западе?

Е.: На Западе, насколько я знаю, нет ничего. Я никаких концертов не даю, никаких контактов не имею. Просто после того, как я поговорил с их менеджерами, с теми, кто там был, и т. д. У них, насколько я знаю, нету ничего вообще. Вот эта культура западная, вернее, даже там культуры как таковой не осталось. Это то, что Бердяев ещё в 1920 году предсказывал. У них всё пошло по степени потребления некоего. Есть некий объект, причём формальный, который тебе подходит по эстетическим меркам, ну в плане авангарда, понимаешь. Даже не в плане, как сказать, такой вот естественной культуры, в плане мышления такого авангардного. Ну ты его покупаешь и т. д. У них нет понятия, что творчество должно по сути, некое страдание носить, потому что за всё по идее нужно платить. Ничего не бывает без определённой оплаты. Вот они это даже понять не могут, потому что у них эти понятия отсутствуют, поэтому отсутствует понятие как бы некоего внутреннего поиска. То, что есть искусство, которое идёт от самокопания, от какого-то переживания, оно осталось ещё здесь, но здесь оно тоже заканчивается, потому что у нас начинается такой полукапитализм. Даже самый гнилой социализм, хреновый, он на самом деле гораздо лучше, чем самый развитой капитализм. Ну представь общество, которое скреплено некой идеей, какой бы то ни было. Любая идея, на которой строится общество, это как некая колоннада. Общество стоит, пока есть определённые постулаты, с которыми можно бороться, не бороться и т. д., но которые находятся в образе какого-то идеала. Даже если представить грубо там, какие бы ни были брежневы, какие ни были времена — всегда был Тарковский, всегда был Параджанов, были люди, которые несли…

Е.К.: Духовное начало…

Е.: Да, понимаешь. Теперь всё. Рушится. Первое, с чего это начинается, — это с вымирания этих людей, повального. Люди культуры умирают, когда они становятся как бы пятой колонной. Как только это происходит, определённый контингент умирает, тут же рушится всё полностью. Происходит такой натуральный Вавилон, начинаются СПИДы, иррациональная бомбёжка. И кончится всё это, ну, не знаю, сколько эта цивилизация протянет, может, лет 50.

Е.К.: Это не имеет значения.

Е.: Да, это уже не имеет значения, но это очень… Но с другой стороны, с точки зрения времени (цивилизация) уже обречена, теряется стимул жизни на самом деле. Сейчас это проверяется с точки зрения той же Казани. Тоже вот эти гопники воюют. Весь экстремизм происходит, потому что жизнь человеческая становится всё менее и менее ценной. Неважно за что, зачем умирать. Когда незачем умирать, тогда и жить как бы незачем, и поэтому все валится. Такая тенденция прослеживается. Когда я понял, я решил со всего этого… Вот на самом деле все, кто этим делом занимался, не нужны никому по большому счёту, таким же, как мы, идиотам…

Е.К.: То есть сошедшим с ума этого мира….

Е.: Да, сумасшедшим, не жильцам.

Е.К.: В принципе это и есть реальность такая благодатная.