Сияние. Прямая речь, интервью, монологи, письма. 1986–1997

— Ну выход находился тогда, когда нам давали пиздюлей страшнейших, когда было совсем невмоготу. К примеру, когда мы довели до Сталинграда фашистов (при этом в плен миллионами сдавались там и т. д.), неожиданно народ озверел. То есть когда стоит вопрос о выживании нации, выживании народа, неожиданно — хлоп! — как дали там! Такое ощущение, что сейчас этого нету, я не знаю почему даже. У меня, честно говоря, надежда на политический исход положительный отсутствует. Я думаю, что это хорошо, потому что когда у всех надежда закончится, полностью иссякнет, вот тогда народ как даст! Вот тогда всё и полетит к чёртовой матери. А до этого я что-то… не знаю… Народу не платят зарплату, народ вялотекущее какое-то состояние поимел… ходит и ничё — делай, что хочешь. После того, что было в 93-м году в Москве, я считаю, что либо мы совсем сломались, прекратили существование как нация, как народ… Потому что у народа должна быть определённая гордость, зависть, злость. А после этого такое ощущение, что изнасиловали просто и все как опущенные ходят. Ну есть определённая группа людей, которых я уважаю — это анпиловцы. Единственные из оппозиции, которые настоящие, которые дают пиздюлей в Москве ОМОНу. Я видел, как это было! Они смяли их на мосту, ОМОН побежал, побросал щиты эти в ужасе (смеётся). К сожалению, это поколение пожилое, они вымрут через 5 лет, и всё. А молодёжь же у нас, я не знаю… говно вообще.

— Ну в Москве же занимаются молодёжью… там… лимоновцы…

— Не, ну лимоновцы — это курьёз, по-моему. И партия его — курьёз, курьёзные дела. Их там ходит 20 человек сумасшедших (смеётся), вообще дураков каких-то. Их куда Лимонов поведёт, туда и идут. Это же партия вождизма. Лимонов — «Вот я какой! Все за мной!». То же самое баркашовцы, но они отдельный вопрос… странная очень партия, если это можно партией назвать. Это организация провокаторов профессиональных, по крайней мере, у меня такое ощущение. Все остальные — уже не партии, какие-то мелкие группировочки националистические, причём их штук 200 уже. Они съезд в Ленинграде проводили, там «русские», «национал-большевистские», «радикально-национальные»… Как вот у Жарикова партия была — СДК. Ну что это за партия? Семь человек…

— А кстати, что сейчас с Жариковым? Совсем не слышно, пропал из политики, из музыки.

— Не знаю, давно его не видел. А вообще мы с ним встречаемся, у нас хорошие отношения, дружеские. Он напрасно от Жириновского ушёл, и Жирик напрасно с ним расстался — у них был тандем роскошный. Он же Жириновскому имидж сделал… речи там, статьи за него писал. Я знаю, что он издаёт какой-то журнал самиздатский националистический, «Атака», по-моему, ебанутый такой. Там совершенно оголтелые статьи антисемитского свойства — «Бей жидов!» там, такие вот. А больше я ничего не знаю.

— А молодёжь…

— У нас была попытка. Мы создали такое движение мифическое — «Русский прорыв». Мы дали акцию в Москве. Это «Инструкция по выживанию», я там, Манагера подключили. Сейчас Лукич там. Надо сказать, что кто был, то и есть — четыре группы… ну, три — Манагер — это полугруппа.

— А сейчас, как считаешь, в бывшем Советском Союзе рок-движения нету?

— Не. Рока вообще нет уже давно, уже лет двадцать, во всём мире. Как шестидесятые годы закончились, могу сказать, что рока больше и не было никакого. Но были какие-то попытки реанимации, печальные, типа там Sex Pistols каких-нибудь. Всё было сыграно в шестидесятых годах. Рок-движение имело смысл, когда ставилась задача революции. Вот были рок-революции, были хиппи, панки в то время уже были. Панк был такой, который нам и не снился. У меня дома огромная коллекция гаражного панка 1960-х годов. Те же Soniсs… всяким Exploited срать да срать. Теперь стало модным, стало ясно, что тогда был гаражный панк. Они издаются огромными сериями роскошными. Тогда люди верили… они проиграли. Но если один раз проиграл, то ты больше не поднимаешься. Как мячик об пол ударить, он прыгнул и ниже-ниже-ниже, и всё. Сейчас вообще считаю, что рока нет. Мы какие-то последние могикане. Но то, что мы делаем, это не рок, это из области ритуала какого-то. Всё, что мы делаем, — политика, музыка, наши заявления, может, даже это интервью — это из области… показать, что ещё можно жить, можно стоять на ногах среди этого всего. Но это не из области Победы. Потому что Победа — она общая. А это из области выживания, из области ритуала, когда ты уже знаешь, что проиграл полностью, но при этом ведёшь себя так, как будто ты победитель. Я человек такой безнадёжный, но мы показываем, как надо вести себя в такой ситуации… в политике, не в политике, вообще. То есть, это сопротивление. Но… надо сказать, что сопротивление безнадёжное. Я не верю, что мы победим.