Сияние (СИ)

Гермиона не верила глазам. Она бежала навстречу самой великолепной галлюцинации, которую могла придумать. Ведь не могло же быть так, что Рон на самом деле лежал на траве и бестолково озирался по сторонам?

– Рон! – повторила Гермиона, и он её увидел: стремительно поднялся и бросился к ней.

– Гермиона! – крепко сжал её в объятиях Рон. – Господи, это правда ты? Ты жива?

А Гермиона наконец убедилась, что это не сон, что она действительно прижимается к груди Рона, вдыхает родной запах свежескошенной травы и плачет, плачет от радости. Краем глаза она видела, как на гору бегом поднимался Регулус и, кажется, что-то кричал, но Гермиона не слышала. Она лишь вжималась в Рона, старалась запечатлеть этот момент в памяти, потому что была так счастлива, что не могла найти других слов, кроме слетавшего с губ имени: «Рон… Рон… Рон».

– Нам нужно идти! Гермиона, Гарри нас ждёт! – внезапно схватил её за руку Рон и что есть сил потащил прямо к Арке.

И Гермиону обдало холодным потом, когда она со всей ясностью поняла, куда вёл её Рон. Она начала сопротивляться, кричать, но он настаивал, тянул за собой, пытался успокоить словами и, сам того не осознавая, всё стремительнее приближался к смерти. А у Гермионы, как назло, во рту словно всё заиндевело от ужаса, из горла вырывался хрип и какие-то сдавленные звуки, и она в поисках помощи обернулась к Регулусу, который был уже близко, но не достаточно, чтобы…

Её вселенная рухнула одновременно с тем, как на запястье сомкнулась чья-то рука, вторая в это же время обхватила Гермиону поперёк талии, и её повалили на землю. Вселенная раскрошилась одновременно с её отчаянным воплем, утонувшим в практически ультразвуковом гуле. Вселенная взорвалась и упала в небо вместе с тысячами разноцветных частиц, в которые превратился Рон.

А потом были утешающие слова, нежные руки, тёплые объятия, отчаянные мольбы: «Не плачь», успокоительные настойки и сон, сон, смешавшийся с кошмаром, в котором она снова и снова видела недоумённое лицо Рона, которое ускользало от неё, рассыпалось прямо на глазах и, в конце концов, растворялось где-то в сиянии. Гермиона не знала, сколько прошло часов, дней, недель, прежде чем она осознала, что её пальцы, дрожа, завязывают оранжевую ленту на самом большом дереве, которое она только смогла отыскать в Мёртвом лесу. Дереве, которое всегда будет хранить память о Роне.

Гермиона замерла, прислонившись спиной к холодному стволу, и сползла по нему на землю, ощущая, что хочет заплакать, нестерпимо, до дрожи хочет, но уже не может. Просто не может выдавить ни слезинки, потому что, похоже, израсходовала пожизненный запас слёз. И она была благодарна, когда ощутила, что кто-то сел с ней рядом и, обняв, безмолвно заплакал за неё.

Лишь уткнувшись в его влажную шею, она поняла: это был Регулус.

День сорок седьмой

Первые, самые трудные семь дней он был с ней рядом практически постоянно. Заставлял есть, пить успокоительные отвары, на руках относил на кровать, когда она засыпала, и внимательно следил, чтобы она не наделала глупостей, когда просыпалась. Он прижимал её к себе, когда она впадала в истерику, так крепко, что через какое-то время рыдания стихали, Гермиона переставала вырываться и, наконец, совсем обмякала в объятиях. Он делал всё, чтобы хоть немного облегчить ту же боль, что когда-то переживал и сам… Правда, Сириус хоть и был его братом, они никогда не были так близки, как Гермиона с Роном, её лучшим другом и, судя по обрывкам фраз, человеком, которого она любила. И поэтому Регулус понимал, что Гермионе было куда хуже, чем ему когда-то…

Следующие за семью десять дней она проводила одна. Просто попросила дать ей такую возможность, чтобы немного прийти в себя и научиться жить с потерей. А на одиннадцатый – пришла на сияние и села рядом с Регулусом. Тогда она ничего не произнесла – просто крепко сжала его руку, и это сказало Регулусу о её чувствах больше, чем все слова на свете. Ему было тепло от того, как по телу разливалось её спасибо.

– Если хочешь, можем об этом поговорить, – спустя пару часов предложил ей тогда Регулус, не сводя с неё глаз.

Но она лишь слегка качнула головой и тихо ответила, будто вслушиваясь в шёпот звёзд:

– Давай об этом помолчим.

И они молчали, всматриваясь в сияние, все следующие восемь ночей, а на девятую – она заснула на его груди.

Регулусу тогда заснуть так и не удалось. И, сказать по правде, он об этом ни капли не жалел, сжимая Гермиону в объятиях.

Утром она проснулась и впервые заговорила так, как будто наконец-то пришла в себя. Будто этой ночью, проведённой в его руках, отпустила воспоминания о Роне, как когда-то помогла отпустить Регулусу воспоминание о Сириусе.

Днём Флавиус сказал, что так и было.

День пятьдесят третий

– Эй, Флавиус, глянь: наш малыш Регги влюбился, – толкнув его, глумливым шёпотом произнёс Джек и отхлебнул из бутылки.