Сияние (СИ)

– Оставь их в покое. Лучше сходи принеси дров, – устало отозвался Флавиус, но всё же взглянул на Регулуса, который футах в тридцати разговаривал с Гермионой. Cидя на траве, она резала коренья на низком самодельном столе и с улыбкой слушала Регулуса. Когда оба рассмеялись, Флавиус и сам не смог удержаться – растянул губы в усмешке.

Конечно, он видел: в их отношениях что-то менялось. Случившаяся недавно трагедия сплотила их, и Флавиус был уверен: если бы не Регулус, Гермионе было бы гораздо сложнее с ней справиться.

Внезапно из леса, ступая гордо, словно сама английская королева, показалась курица – самое бесполезное живое существо на острове. Она жила здесь ещё до того, как Флавиус попал за Арку, и совершенно точно считала себя полноправной хозяйкой этих земель. Её нельзя было убить: она была такой же бессмертной, как и люди, а ждать от неё яиц было столь же бессмысленно, как пытаться её зажарить.

Громко кудахча, курица подошла к увлечённому своим рассказом Регулусу и пару раз клюнула в его ногу. Тот с криком подскочил и задел лодыжкой стол, который тут же опрокинулся вместе с кореньями на землю.

– Чёртово тупое создание! Пошла вон! – взревел Регулус и попытался пнуть курицу, но та, издав победное: «Ко-ко!», быстро засеменила обратно к лесу.

– Смотрите-ка, нашего Регги сделала наседка! – облокотившись на колено, указал на того грязным пальцем Джек, и все захохотали.

Регулус, сжимая и разжимая кулаки, перевёл злобный взгляд с Джека на Флавиуса, а потом и на Гермиону, которая сначала честно старалась сдержаться, но всё равно засмеялась, опёршись руками на траву позади себя и запрокинув голову. И Флавиус заметил, что на лице Регулуса тоже медленно расцвела улыбка, а вскоре он и вовсе начал посмеиваться, глядя на Гермиону. Спустя несколько секунд, словно ощутив взгляд Рега, та подняла на него глаза и, смахнув слезинку, широко улыбнулась, будто говоря: «Не сердись, это всего лишь шутка». Регулус в ответ укоризненно покачал головой и, усмехнувшись, подал ей руку, чтобы помочь встать. Когда Гермиона, приняв её, поднялась, она внезапно оказалась к нему так близко, что ткнулась носом ему в шею. Флавиус невольно затаил дыхание, наблюдая, как Гермиона не спеша вскинула голову и пристально посмотрела в глаза Регулусу, не делая и шага назад. Тот, в свою очередь, тоже не двигался: – по-прежнему придерживал её за локоть и, слегка напрягшись, отвечал таким же взглядом. Уже привычный для здешних вечеров ветер всколыхнул волосы Гермионы, и одна тоненькая прядка упала ей на лицо, приникла к уголку рта. А в следующее мгновение Регулус осторожно убрал её, плавно ведя пальцами по приоткрывшимся от вздоха губам к щеке.

Флавиус мог поклясться: даже Джек оторопел от этого зрелища и побоялся сказать хоть слово.

Когда Гермиона, моргнув, всё же сделала маленький шаг назад и, стушевавшись, принялась быстро собирать коренья с земли и складывать обратно в деревянную чашу, а Регулус неловко засунул руки в карманы и, ни на кого не глядя, побрёл прочь, Джек всё же произнёс, глянув на Флавиуса:

– И что это было, а?

– То, чему мы не должны мешать, – тихо отозвался он и, прищурившись, посмотрел с тенью улыбки вслед Регулусу.

День шестьдесят первый

Регулусу было странно чувствовать что-то, помимо злобы, которая будто въелась в кожу, забилась под ногти и пропитала поры подобно грязи так давно, что мой не мой – всё равно не исчезнет. Да, он всё ещё злился на себя, на своё малодушие, потому что понимал: оставаться годами здесь, в мире, где ты даже не живёшь, не выход. Но и найти хотя бы немного чёртовой смелости, чтобы проверить теорию Флавиуса, Регулус не мог. Он не осуждал Джонатана и Элен, которые, в отличие от него, открыто признавали, что боятся уйти за сияние. И хотя у них не было той жизни, о которой они мечтали, поженившись в Лондоне двадцатых годов прошлого века, они всё же считали, что это куда лучше, чем пытаться найти выход, рискуя всем. Они были по-своему счастливы просто от того, что есть друг у друга, и боялись – этого не станет, стоит им только переплыть реку и коснуться сияния. Но сейчас, когда Регулус ощущал, как в нём крепло странное чувство к Гермионе, название которому он боялся дать, он хотел совершенно иного: он опять хотел жить по-настоящему. Будто тепло, которое разливалось по телу, стоило только ей оказаться рядом, обезоруживало его и растапливало злобу, даря взамен силы и уверенность, что, может быть, в словах Флавиуса есть доля правды, а в надежде Гермионы был смысл. А ведь Регулусу казалось, что после смерти Рона надежды в Гермионе не осталось. Или дело было в том, что она боялась оказаться в мире, где всё будет как прежде, за исключением одного: в нём уже не будет Рона? В любом случае с того раза, когда Гермиона впервые пришла на сияние, она больше не заговаривала о спасении.

И тогда Регулус решил завести разговор сам.