Сияние снегов (сборник)

По деревням ходят деды,
просят медные гроши.
С полуночи лезут шведы,
с юга – шпыни да шиши.

А в колосьях преют зерна,

пахнет кладбищем земля.
Поросли травою черной
беспризорные поля.

На дорогах стынут трупы.

Пропадает богатырь.
В очарованные трубы
трубит матушка Сибирь.

На Литве звенят гитары.

Тула точит топоры.
На Дону живут татары.
На Москве сидят воры.

Льнет к полячке русый рыцарь.

Захмелела голова.
На словах ты мастерица,
вот на деле какова?..

Не кричит ночами петел,

не румянится заря.
Человечий пышный пепел
гости возят за моря…

Знать, с великого похмелья

завязалась канитель:
то ли плаха, то ли келья,
то ли брачная постель.

То ли к завтрему, быть может,

воцарится новый тать…
«И никто нам не поможет.
И не надо помогать».

1947

Лагерное

Мы не воры и не бандиты,
и вины за собой не числим,
кроме юности, а поди ты,
стали пасынки у отчизны.

Нам досталось по горстке детства

и минуты всего на сборы,
наградил нас угрюмый деспот
шумной шерстью собачьей своры.

Все у нас отобрали-стибрили,

даже воздух и тот обыскан, –
только души без бирок с цифрами,
только небо светло и близко.

Чуть живой доживу до вечера,

чтоб увидеть во сне тебя лишь…
Лишены мы всего человечьего,
брянский волк нам в лесу товарищ.

Кто из белых, а кто из красных,

а теперь навсегда родные,
и один лишь у сердца праздник –
чтоб такой и была Россия.

Мы ее за грехи не хаем,

только брезгаем хищной бронзой, –
конвоирам и вертухаям
не затмить нашей веры грозной.

Наше братство ненарушимо,

смертный час нам и тот не страшен, –
только ж нет такого режима,
чтоб держали всю жизнь под стражей.

Острый ветер пройдет по липам,

к теплым пальцам прильнут стаканы, –
я не знаю, за что мы выпьем,
только знаю, что будем пьяны.

(1949)

«И опять – тишина, тишина, тишина…»

И опять – тишина, тишина, тишина.
Я лежу, изнемогший, счастливый и кроткий.
Солнце лоб мой печет, моя грудь сожжена,
и почиет пчела на моем подбородке.

Я блаженствую молча. Никто не придет.

Я хмелею от запахов нежных, не зная,
то трава, или хвои целительный мед,
или в небо роса испарилась лесная.

Все, что вижу вокруг, беспредельно любя,

как я рад, как печально и горестно рад я,
что могу хоть на миг отдохнуть от себя,
полежать на траве с нераскрытой тетрадью.

Это самое лучшее, что мне дано:

так лежать без движений, без жажды, без цели,
чтобы мысли бродили, как бродит вино,
в моем теплом, усталом, задумчивом теле.

И не страшно душе – хорошо и легко

слиться с листьями леса, с растительным соком,
с золотыми цветами в тени облаков,
с муравьиной землею и с небом высоким.

(1948–1951)

«Может быть, тебе кажется, это пройдет, ничего, не смертельно…»