Сияние снегов

Дело сводилось к осени.
Жар никого не радовал.
Пахло сырами козьими,
луком и виноградом.

Пахло горячей пазухой
ветреной молодайки.
Пахарю пахло засухой.
В море кричали чайки.

Рощи стояли выжжены.
Воздух был жгуч и душен.
Редкий дымок из хижины
напоминал про ужин.

В тонких колосьев лепете,
в шуме деревьев пряных
передвигался слепенький
в сером хитоне странник.

Старенький, еле дышучи,
хату свою покинув,
шел прародитель тысячи
уитменов и акынов.

Тут и случись неладное.
Вдруг запершило в горле,
скрючило – и сандалии
ноги ему растерли.

Сел, прислонившись к дереву,
губы тоской зашиты,
немощный, сирый, – где ему
в мире искать защиты?

Родина вся как нищая,
мучалась и говела,
только и было нынче ей
дела что до Гомера.

Он и на то не сердится,
зная свой меч и заступ,
может, всего лишь семьдесят,
может, уже и за сто.

Помнит ли кто, как с детства он
был в состязаниях первый,
как он дышал и действовал,
а не слагал напевы?

Лишь потерявши зрение,
взявшись больным за лиру,
смел он стихами зрелыми
век свой поведать миру.

Трогая лиру старую
пальцами рук усталых,
пели до сна уста его
для молодых и старых.

Рады или не рады,
гостя впустив под вечер,
спать его виноградари
клали в сарай овечий.

Там этот старый сказочник
тешился миской супа.
Свет его мыслей гаснущих
бился темно и скупо.

Рано вставал – и заново,
бос и от пота солон,
шел до конца до самого
к новым краям и селам.

Щеки, что были смуглыми,
стали от бурь рябыми.
Слушали слуги с мулами,
воины и рабыни.

Были слова не шелковы
для городского слуха,
не соловьями щелкали,
а рокотали глухо.

В них – не обиды личные,
не золотая шалость, –
целой земли величие
ширилось и вмещалось.

…Ну так обиды побоку!
Духом воспрял художник.
Враз набежало облако
и запузырил дождик.

Начало 1960‑х

Приготовление борща