Сияние «жеможаха»

Вера Сергеевна не хотела уходить от Цветковых, казалось, она не понимала, что находится не у себя, сидела на полу в коридоре и глухо ругалась. Пришёл Крупов, коммунистка стала отчаянно кричать, что надо прорывать блокаду, потому что люди умирают без хлеба. Инженер тоже стал кричать – довольно страшные вещи. Склонившись над Верой Сергеевной, он отвечал, что нет никакой блокады, что завод получил двести тонн комплектующих деталей, отправил на фронт миллион снарядов и совершенно непонятно, почему Вера Сергеевна не получает достаточно хлеба. «Нет блокады! Нет блокады!» – дышал на женщину луком ведущий инженер. Вера Сергеевна словно окаменела, потом вскочила и сказала, что считает своим долгом донести на Крупова, что его будут судить за клевету на партию и пораженческую агитацию по всей строгости военного времени. «Валяй! Лом забыла!» – крикнул в спину коммунистке изобретатель-клеветник.

Крупов не появлялся неделю, испуганная Аня пошла к нему на четвёртую линию, соседи сказали, что он ночует на заводе. «Неужели арестовали?» Морозным сверкающим утром Аня увидела, как во двор въехал автомобиль, вышли люди в военной форме. Аня приоткрыла окно, послышался требовательно-хлопотливый голос коммунистки. «Неужели за мной?» Аня растолкала спящих детей, нацепила на них верхнюю одежду и, не теряя времени, выпихнула на скользкую крышу каретника (хорошо, что никто не свалился!). Спрятались в пустой голубятне. Через окошечко видели, как военные сели в автомобиль и уехали. Дома всё было в порядке, дверь никто не ломал, шесть оставшихся почтарей уютно курлыкали, Машенька растянулась на диване. Ложная тревога.

Всю ночь коммунистка колотила ломом по лестнице, невозможно было заснуть. Выходить к ней боялись – как бы не пришибла; было очевидно, что Вера Сергеевна не в себе…

Ане казалось, что дети не страдают от голода – они либо спали, либо играли в зоологическое лото, еду не клянчили, только спрашивали: что у нас на ужин, что на обед? А вот ей очень хотелось есть, в голове со звоном кружилась карусель с фантастическими зверями. Она начинала пить голубиный бульон и не могла остановиться, потом приходилось доливать воду, так что суп только пах мясом, но дети были довольны, Маруся любила голубиное сердечко, Виталик – печёнку, Марта – желудок.

Дети увлеклись Гаргантюа и Пантагрюэлем – у Цветковых была большая книга с рисунками Доре. Они решили прочитать её вслух, каждому – страница, по очереди. Некоторые главы перечитывали по несколько раз – так было весело и здорово! «Жирных быков зарезали 367014 штук, с целью засолить их во вторник на первой неделе поста и иметь весной достаточный запас мяса по сезону, чтобы в начале обеда, приложившись к солёненькому, получше выпить». Дети спрашивали маму, какого размера говяжьи потроха, она обещала, когда кончится война, пойти на Андреевский рынок и купить килограмм потрохов, поджарить их с луком и чесноком и потушить в томатном соусе. Марта заплакала – ей не хотелось, чтобы портили потроха томатом.

Работы по плетению маскировки больше не было, риса тоже. У Маруси появилась странная привычка – надев шубу, она шла в холодную комнату, открывала шкаф и часами напролёт перебирала чулки, трусы, платья. Её было не оторвать от этого занятия. «Кажется, нервный тик». Надо было придумать развлечение для Маруси, мама повела детей к хранителю Абезгаузу на экскурсию.

Хранитель был в подвальном общежитии, лежал в задумчивости на топчане рядом с круглым столом. На полу валялись книги и разбитая чашка – полчаса назад Абезгауз вместо одеяла потянул на себя скатерть, что повлекло некоторые разрушения. Хранителю было страшно лень вставать с пригретого топчана и наводить порядок. Увидев гостей, он обрадовался, взбодрился, засуетился, ведя рукой по стенке, припадая на свою покалеченную ногу, пошёл показывать юным искусствоведам музейные потайные ходы и «сокровища». Почти каждый день дети ходили на занятия к Абезгаузу. Аня посылала ему в баночке французский луковый суп, заправленный кокосовым маслом и сухариком. Иногда там был сюрприз – голубиная лапка.

Крупова действительно арестовали. По словам соседей, в его квартире был обыск. Сложенная Наримановичем поленница превратилась в одну хапочку, сала никто не приносил, осталось три почтаря и несколько луковиц, ростки гороха бодро тянулись навстречу мартовскому солнцу, голубиный корм почти закончился. У Цветковых была сыта одна Машенька.

Вера Сергеевна затихла, на лестнице больше не шумела. Однажды Аня, поливая ростки на подоконнике, заметила, что суровая коммунистка стоит у стены противоположного дома, запрокинув голову, смотрит на окна Цветковых и машет руками, делает какие-то знаки, наверно, хочет сообщить что-нибудь неприятное. Прошёл час, но Вера Сергеевна не уходила, не меняла своего странного положения. Оказалось, несколько дней назад она умерла и застыла на ледяном полу с размётанными руками. Утром Нариманович отодрал её от пола, вытащил во двор и приставил к стенке. Вернувшись с толкучки, Гуля помогла мужу на носилках отнести коммунистку на улицу Репина.