Сияние «жеможаха»

Начальник агентуры по расследованию тайного убоя скота, один из вдохновителей брестского погрома 1937 года пан Зацепка не хотел ехать в одном вагоне с жидовским семейством. В своё время пан Зацепка выступал в парламенте с пламенной речью, призывая запретить жидам ритуальный убой, потому что он не такой гуманный, как убой христианский. На кошерный убой ввели ограничения. Тогда резники стали тихонько водить коров в рощицу, за кладбище, там перерезали им горло длинным ножом, правильно сливали кровь и разносили нелегальное мясо по домам. Пану Зацепке давали взятку, он брал её, но жалость к скотине, которую всё-таки сначала надо бить по голове, а потом уже резать, брала верх, и звенели разбитые стёкла, сыпался жемчуг, сорванный с нежных шеек, с толстых морщинистых шей.

Соловейчики никого не резали, но под ненавидящим взглядом Зацепки существенно уменьшались в размерах. Пана Зацепку погрузили в соседний вагон, там же по воле судьбы оказался пан Тадеуш Добровольский, учитель музыки, который после погрома за свой счёт вставил новые стёкла в десяток еврейских домов. К Соловейчикам поместили множество разнообразных угнетателей трудящихся масс, пищали младенцы, охали старики. Конвой закидывал в вагоны мешки, чемоданы. Офицер Котов следил за отправкой эшелона.

Циля причитала, Фрида распихивала вещи и младших Соловейчиков, Исаак Моисеевич, мыча молитву, раскачивался из стороны в сторону, как попугай. Один Фима со своим будто новым чубчиком чувствовал себя счастливым. Все его мысли были с пани Пшепюркой: он обязательно вернётся в Брест и отблагодарит её за доброту. Каково же бы удивление Фимы, когда к нему в вагон посадили нескольких плачущих девушек с Белостокской улицы и среди них была его возлюбленная пани! Оказалось, около брестских проституток вила себе гнёзда иностранная разведка, шныряли шпионы, вынюхивали государственные тайны. Политбюро и Совет народных комиссаров решили выслать женщин лёгкого поведения подальше от границы и использовать их на разработках Наркомлеса и Наркомцветмета. Девушки бросились к своему врачу, Исаак Моисеевич впервые не знал, как помочь пациенткам.

Жрица любви Фрумка Боннель не хотела ехать в трудпосёлок, она сказала охраннику, что забыла сумочку в телеге, выпрыгнула из вагона и неожиданно, как белка, шмыгнула под состав. Ломая каблуки, Фрумка устремилась на свободу. Матерясь, Жоров пошёл на задержание. Осознав, что девушка уходит, выстрелил ей в спину, попал в плечо.

Конвой захлопнул дверь вагона. Теряя сознание, Фрумка слышала, как с прощальным скрежетом и визгом состав с её подругами покинул Брест. Чтобы сделать перевязку, санитары оперативно разрезали Фрумино летнее пальто из шёлкового крепа. Через год Фрумка совершенно поправилась и снова вышла на панель, но вскоре была застрелена полицаем за гордый отказ нацепить звезду Давида на платье из набивного муслина с отделкой в виде лепестков.

Эшелон с депортированными ехал в Сибирь больше месяца, дорога была трудной, люди болели. Почти в каждом вагоне кто-то ходил под себя и стонал. Тихо было только у Соловейчиков: Исаак Моисеевич умело предотвращал все болезни. На остановках к нему приходили лечиться охранники и люди из других вагонов. Пан Зацепка пробирался к жиду и требовал лекарство от живота и сердца.

Соловейчики были не единственными евреями в эшелоне, с ними ехали сотни польских евреев: в 1939 году они бежали в тыловой спокойный Бриск[17] от вошедших в Польшу нацистов. Когда два усатых человека поделили между собой землю, провели совместный парад бравых войск и Бриск стал советским, многие беженцы захотели вернуться домой, столпились около синагоги с транспарантами «Верните нас на родину». Советы обиделись, что польские евреи не хотят с ними дружить. Народный комиссариат внутренних дел решил переместить ненадёжных иудеев, но не на германскую территорию, а в свои исправительно-трудовые лагеря.

Офицер Котов, назначенный начальником охраны, сопровождал спецпереселенцев на север. Исаак Моисеевич спас его от зубной боли и сильнейшего воспаления мочевого пузыря. Лейтенант Жоров остался в Бресте, весной 1941 года осуществлял следующую депортацию контрреволюционного и враждебного элемента. Фогели снова пугались, смотрели в окно, как Жоров быстро проходит по Карла Маркса с двумя красноармейцами. Их опять не выселили. Летом в составе 132-го отдельного батальона конвойных войск НКВД Жоров защищал Родину, противостоял «Одину» и «Тору»[18], залил своей кровью Брестскую крепость, заполз в казарменный подвал, спрятал знамя, умер, но не сдался. Знамя немцы нашли и всем похвастались. Батальон конвоя был исключён из списков действующей армии как целиком погибший.

Фогелей обязали выплатить великой Германии контрибуцию: забрали квартиру, меховой воротник, пишущую машинку и велосипед. Семью поместили за колючую проволоку. Старшим мальчикам Фогелей, Зяме и Рувиму, выдали палки, чтобы следили за порядком в гетто и обеспечивали выполнение немецких приказов.