Сикарио

Я прекрасно знал как устроена кухня в том ресторане, ходил туда тысячу раз выпрашивать объедки, знаком был с одним поваренком, впоследствии дослужившимся до официанта.

Он согласился помочь мне за пару тысяч.

Добыл для меня старенькую униформу, в нужный момент открыл дверь с заднего двора и дал в руки поднос.

Помню, как этот дон Матиас Хосе Бермехо посмотрел на меня и уже открыл рот, чтобы попросить принести что-то, но тут же окаменел, увидев в руках револьвер, а потом прозвучал не сильный хлопок, оборвавший его жизнь.

Звук был не сильнее, чем если бы за соседним столом открыли бутылку шампанского, и гарантирую, что никто ничего не понял до того момента, пока я не отшвырнул поднос и не выскочил на улицу.

Нет. Совершенно нет.

Сомневаюсь, что вы приехали сюда выслушивать мои оправдания. Не в этом дело. Вы приехали для того, чтобы я рассказал историю моей жизни, что я и делаю. А дон Матиас Хосе Бермехо прекрасно знал, если пускать людей по миру, то это очень опасная игра с огнем, и потому никогда не выходил из дома один, а только в сопровождении двух горилл, ростом на две головы выше, чем был я.

Один не верный шаг и меня бы «зажарили живьем». Он выставил свою цену, а я, поскольку только-только начинал, сбил эту цену. Вот и вся разница. Если вы это понимаете, то прекрасно, если же нет, то и ладно.

Существуют миллионы вещей, смысл которых мы никогда в жизни не сможем постичь, сколько бы нам не растолковывали.

Первый мой покойник был из мести. Второй за деньги. Если вы в состоянии разъяснить какой из этих двух был более значимый, мои вам поздравления. Я-то, лично, никогда этим не интересовался.

То была хорошо и чисто исполненная работа.

Некрасиво хвастаться, но должны согласиться, что все было сделано безукоризненно, особенно, если учесть, что уложить такого типа, как дон Матиас Хосе Бермехо и при этом ни кого не задеть, не поцарапать случайных свидетелей, и так ловко и быстро, что его телохранители не успели отодрать свои задницы от стульев – это подвиг достойный внимания, особенно в такой стране, где привыкли москитов убивать из пушки.

В Колумбии, если кто-то кого-то сильно беспокоит, то считается нормальным либо направить на него «машину-бомбу», что за компанию укокошит еще с двадцать случайных прохожих, либо нанять какого-нибудь наркомана, который, закрыв глаза, начнет стрелять во все, что стоит перед ним.

Некрасивая работа. Безобразная, попросту говоря.

Хуже всего, что в результате таких действий потенциальная жертва чаще всего остается невредимой, и логичная реакция с её стороны – вернуть «подарочек», а это провоцирует новую волну тупых убийств. Не ошибетесь, если напишите, что почти половина всех, кого хоронят в моей стране, приходится на тех, кому не повезло, и они оказались в нужном месте, но не в подходящее время.

На жаргоне это называется «Мертвый Тампакс».

Самое парадоксальное в нашем специфическом «насилии» заключается в том, что оно редко, очень редко затрагивает непосредственных насильников.

Когда пуля попала в голову Гонзало Родригес Гача, по кличке «Мексиканец», того самого, кто был главным боевиком «Медельинского картеля», на его «счету» уже было, наверное, с тысячу тех самых «Мертвых Тампаксов» – случайных прохожих, не имевших ничего общего ни с ним, ни с его бизнесом, они не знали его совсем, а некоторые так и вообще не слышали о его существовании.

Его люди были чистой воды халтурщики.

«Мексиканец» мог договориться с каким-нибудь подростком, одуревшим от «крека», чтобы он вошел в колледж и расправился там с кем-нибудь, даже если на линии огня будут стоять пятнадцать дошколят.

Не так нужно работать, нет, не так, это не красивая работа.

В том мире, в котором я рос, жизнь человеческая не стоит и гроша, и с этим я могу согласиться, но если одна жизнь ничего не стоит, то две стоят, и очень много.

Рамиро читал все газеты подряд и как-то он сказал, что на том ужине с доном Матиас Хосе Бермехо должна была присутствовать знаменитая журналистка, убитая не так давно. Все эти годы она вела важную работу по сокращению беспризорности в стране.

Представляете, если бы я, одуревший от наркотиков, прикончил её тем же вечером! Какую отвратительную услугу оказал бы всем своим…

Кому своим? Конечно же, ребятишкам Боготы, тем, кто до сих пор живет в канализации. Это единственные человеческие существа, кого я, даже по прошествии стольких лет, продолжаю считать в некотором смысле своими. Ну, не родней, конечно, но людьми очень близкими по духу.

И не так чтобы я вспоминал особенно часто кого-нибудь одного из них, кого знал в те времена, нет, большая часть уже мертва, а других жизнь разбросала по всему миру. Просто каждый из них, кто бы он ни был, представляется мне напуганным до смерти мальчишкой или девчонкой, голодные, холодные, с круглыми от ужаса глазами смотрят в темноту ночи, ожидая, что вот-вот оттуда выскочит какой-нибудь ненормальный головорез, и это заставляет меня ощущать себя рядом с ними.