Сикарио

Умеете плавать? И даже подныривать, чтобы выбираться на поверхность? Ух, вы ловкач! Но мне бы было интересно посмотреть на вас там! Ах, как бы мне хотелось посмотреть, как бы это у вас получилось – нырнуть в воду, потом проплыть под днищем, вынырнуть с другой стороны в заливе, где, как говорят, водятся акулы и проплыть еще хрен знает сколько до ближайшего берега.

И если бы у вас это получилось, то… извините, вы кузен самого Рембо.

Я-то буду из Боготы, как и Роман Моралес, и в реке, где мы купались, вода едва доходила нам до живота.

Луна родилась в Картахене и день-деньской торчала на пляже, и хотя умела плавать, но как только вода поднималась до уровня её носа, то тут же выскакивала на берег.

Тогда море показалось мне более «не проходимым», чем стальные пластины, из которых был сварен свод у нас над головами.

Трудно говорить о том, что произошло в тот день.

Я не достаточно красноречив, чтобы подробнее описать глубину ужаса, который мы испытали. Слов не хватает.

Да какие там слова… чтобы вы поняли, друг мой. Могу я вас называть другом? Прекрасно… не придумали еще такие слова, которыми можно было бы описать, что там произошло.

А вода продолжала подниматься.

И не было никаких сомнений, что та «пещера», то место было абсолютно герметично.

Понимаете теперь, если бы мы не утонули, то у нас мог закончиться воздух, и мы бы просто там задохнулись.

Как вам это нравится?

Дайте подумать. Сейчас закрою глаза и представлю, будто я опять попал туда, хотя клянусь, не имею ни малейшего желания вспоминать все это.

Иногда в темноте, когда я уже засыпаю, пред моими глазами снова и снова проходят те сцены и образы. Я их столько раз переживал заново во сне, что больно говорить об этом.

Подождите, вспомнил! Луна перестала кричать, а Моралес начал плакать.

А потом и Луна присоединилась к нему и начала рыдать, а про себя я не помню: то ли тоже начал плакать, то ли нет… не помню, но если кто-то и скажет, что начал, тут же поверю ему.

Кажется, я вам уже говорил, что в детстве никогда не плакал? Может именно там скатилась первая моя слеза, и не из-за страха смерти, умирать легко, а потому что я все время смотрел на лицо любимой женщины и понимал, что навсегда потерял её и её необыкновенный смех.

А смех Марии Луны стоил не одну жизнь.

И уж тем более не такую, как моя.

Друг мой!

А вы знаете, мне нравится называть вас другом. Это лучше, чем сеньор, а то мне уже надоело обращаться к вам таким образом. И если после того, что вы выслушали про меня с таким терпением, не стали моим другом, то тогда уж и не знаю, кто может стать им в этом мире.

Может быть, я и плакал в тот день, в тот самый момент или позже, точно не помню, но совершенно уверен, в моем горле скопились реки таких жгучих слез, что я даже охрип.

Какой там был свет! Зеленый и холодный! Под нами сверкал изумруд размером больше, чем эта комната, и он поднимался и тянулся к нам, словно монстр из фильмов, чтобы сожрать заживо.

Страх превратился в панику.

А потом появились маленькие рыбки. Такого, наверное, размера. Крохотные. И, не поверите, но их появление сразу же успокоило меня. Я вдруг осознал, что это сверкающее пятно – не какой-то там монстр, а всего лишь вода, море и оно больше не будет подниматься.

Я догадался, что те, кто засунул нас сюда, в этот стальной грот, знали что делают, потому что вместе с нами заперли здесь и свои пятьдесят килограммов кокаина, а такие вещи стараются не терять ни при каких обстоятельствах. К тому же, вспоминая комментарии негра, я догадался, что это был не первый раз, когда перевозили «товар» таким способом, а это значит, что система как-то работала.

И если другие умудрились выжить, то у меня тем более это получится, потому что, в конце концов, я был «гамином», который прожил два года в канализации, двадцать на улицах Боготы и шесть месяцев за решеткой в Луриганчо.

Поверьте мне, но те рыбки спасли меня. Они вернули меня в реальный мир, а с реальностью, какой бы жестокой она не оказалась, я привык иметь дело.

И я как-то сразу успокоился.

Уровень воды замер где-то в полуметре над краем. Я кое-как успокоил других, заставил их понять, что все прекратилось и мы вроде как в безопасности, в относительной безопасности, пока будем следовать инструкциям того тощего негра, а для этого нужно все закрепить и привязать самих себя, чтобы не упасть в море, все остальное определится и утрясется со временем.

У нас была вода, еда, одеяла, гамаки и две бутылки рома. Единственная наша проблема – это страх и с ним нужно было что-то делать.

Вроде как они все поняли и согласились. Мария Луна перестала плакать, а Моралес трястись, как будто у него был приступ лихорадки, и минут через тридцать мне показалось, что мы кое-как, но кризис все-таки преодолели.

А потом началось самое плохое.

Нечего удивляться! Да, «самое плохое»! И если будете писать эти слова, то пишите их с заглавной буквы.

Вначале послышался отдаленный шум, словно брюхо того огромного стального кита начало шевелиться, затем последовал визг цепей, царапающих обшивку, и наконец начался ад.