Сикарио

Я достаточно насмотрелся разных американских фильмов, чтобы понять, что мы все-таки добрались до Соединенных Штатов, осталось выяснить куда конкретно я попал.

Но я не знал ни слова на их чертовом языке, а в кармане у меня не было ни гроша и никого знакомых, только в памяти застрял длиннющий телефонный номер, по которому нужно позвонить, когда товар в целости и сохранности будет доставлен.

И так, что у меня было на тот момент – пятьдесят килограммов «коки» и больная женщина.

Я не из тех, кому интересные идеи так и приходят в голову. За свою жизнь я совершил изрядное количество ошибок, и это сделало из меня человека достаточно осторожного и осмотрительного в принятии решений, вместе с тем меня постоянно преследует ощущение неуверенности, что я снова ошибусь.

В очередной раз я попытался «разбудить» Марию Луну, но ничего не получилось. Похоже, что она превратилась в полную «идиотку». Больше для неё я ничего не мог сделать, а потому решил как-нибудь довезти до ближайшего госпиталя, где за ней присмотрят и будут лечить несравненно лучше, чем это я делал.

Еще раз внимательно осмотрелся и постарался до мельчайших деталей запомнить то место, где находился. Под каким-то деревом с красными цветами, растущим меж двух высоких пальм, зарыл оба чемодана.

После всего этого путешествия я так ослабел, что едва мог поднять Марию Луну, что весила, наверное, как пушинка, не говоря уж о том, чтобы нести её на себе в течение длительного времени. Как мог дотащил её до моря и положил на плот, взялся за конец привязанной веревки и по колено в воде, побрел вдоль берега, волоча за собой тот плот.

Казалось бы, что в этом такого, и ребенок бы справился, но эти усилия просто измотали меня.

Раз пять, наверное, я останавливался, чтобы перевести дух, но наконец-то добрался до некоего подобия причала, где старый негр чистил парусные лодки, поливая их водой из шланга и вытирая губкой.

Я вытащил плот на берег, чуть поодаль, и осторожно подошел к нему со спины, напугав того типа почти до смерти… Вообще-то было от чего вздрогнуть, поскольку вид у меня и в самом деле был жуткий: изможденный, грязный, не бритый, с огромным пистолетом за поясом.

И представляете, он говорил на моём языке! Да я был в Штатах, но тот благословенный негр оказался из Доминиканы и прекрасно понимал меня.

Я объяснил ему, что на плоту находится больная женщина, и умолял помочь ей, а также помочь мне добраться до города, до того момента, пока полиция не схватила меня.

– Хорошо, братишка, – ответил он. – но если покажешься на улицах в таком виде, то и десяти минут не протянешь там.

Он отвел меня в какое-то место, где я смог помыться и почиститься, подарил старый рабочий комбинезон и не пожалел, одолжил пару долларов, чтобы я смог купить что-нибудь поесть.

– Я-то знаю как это приехать сюда нелегалом, – заключил он. – Я позабочусь о женщине, и если захочешь узнать про неё, спроси меня по этому номеру. Меня зовут Аугусто.

Всё-таки остались ещё люди на этом свете. И именно тот, в ком я нуждался на тот момент больше всего. Никогда не забуду того, что он сделал для меня, а сегодня меня можно считать человеком богатым.

Я попрощался с Луной, а она все также продолжала смотреть в пустоту, ни на что не реагировать и не слышала меня, и пошел по направлению к городу, сверкающему вдалеке, и, пока шел, думал, что больше никогда не увижу её.

Так оно и вышло. Никогда уж больше я не слышал её смеха и не гладил шелковистую, темную кожу.

С того момента, как я оставил Марию Луну, она окончательно превратилась в «овощ», а ведь была когда-то воплощением веселья и самой жизни, в руках незнакомца в неизвестной стране, я ни одной ночи не мог как следует расслабиться и отдохнуть. Если происходящее со мной, те чувства, бурлящие в моей душе, можно назвать «укором совести», то, клянусь вам, что по отношению к ней я испытываю больше этих самых «укоров», чем к тем, двум дюжинам покойников, кого я собственноручно отправил на тот свет.

В некотором смысле Луна была более мертва, чем те самые покойники, поскольку мертвецы уже покоятся с миром и о них все забыли, но как мне рассказывают, моя мулатка продолжает и в больнице смотреть на стену, не произнося ни полслова.

Как-то я назвал вас «другом» и это вас не смутило. Не будете возражать против того, что я продолжу считать вас своим другом? В этом случае попрошу об одной любезности, очень большом и важном для меня одолжении, в счет всего того, что я нарассказывал вам и что вы собираетесь описать в своей книге.

Почему бы вам как-нибудь не съездить в ту больницу навестить её? Может она хотя бы вас услышит! Может быть, если вы шепнете ей на ухо, только очень медленно и внятно, что я так страдаю из-за всего происшедшего, из-за того, что обрек её на такие мучения, может тогда она решится простить меня.

И даже можете сказать ей, что я не прошу прощения, что мне будет достаточно, если она начнет говорить, произнесет хотя бы одно слово. Мне будет достаточно знать, что она опять живет. Мне будет достаточно того, что она опять начнет смеяться, пусть я никогда более не услышу её смеха.