Описание этой «субстанции» очень важно для нашего разговора, поскольку и духа можно набираться перед решительными действиями, и собираться с духом. Однако не буду в это вдаваться подробнее, поскольку о духе надо говорить особо. Пока мне важно лишь то, что дух ведет себя, как некая среда, заполняющая тело и выходящая за его границы. В точности так же проявляется и сила.
Этим проявлениям силы была посвящена довольно подробная статья Елены Владимировны Урысон в книге «Проблемы исследования языковой картины мира». Эта статья заслуживает подробного разбора, поскольку наблюдательный языковед поставил в ней множество важнейших вопросов, которые требуют, по крайней мере, внимания психолога, а может, и философа.
Прежде всего:
«
Языковеды наши, при всей их наблюдательности, потрясающе небрежны в отношении языка. Чтобы понять их, приходится делать усилие понимания. И когда они говорят, что дух и сила – это субстанции, мы невольно делаем усилие и домысливаем: вроде газа или воды. И тем самым
Другие языковеды, правду сказать, дают его. Но не так, как Шмелев и Урысон, а так, как это было принято в философии, которой и принадлежит это слово изначально.
Крысин, 2007:
Даже Ожегов в данном отношении неимоверно философичен:
Как это совмещается с определением Урысон?!
Если исходить из подобных определений, то языковеды наши говорят о чем-то недопустимо высоком, называя дух и силу субстанциями. Недопустимо высоком для их собственного мировоззрения, конечно. Но они точно не рассчитывали на такой эффект. Они пытались сделать как раз обратное – свести и Дух, и Силу к чему-то, подобному органам человеческого тела, до этого свели Душу и Сердце к вещественному сердцу, что совершенно неоправданно даже из их собственных примеров.
Вероятно, подсказкой для понимания того смысла, что они вкладывают в слово «субстанция», будет второе, гистологическое, определение Словаря иностранных слов Бодуэна-де-Куртенэ, 1912:
Еще яснее это проступает в определении Чудинова (1902):