Сила безмолвия

Поскольку по природе своей ты медлителен, ты до сих пор не заметил, что с того дня в Гуаймасе ты стал, помимо всего прочего, способен воспринимать любой вид отсутствия непрерывности в его истинном проявлении — после символической борьбы твоего разума, конечно.

Его глаза сияли и смеялись.

— Именно тогда ты и приобрел свою замаскированную безжалостность, — продолжал он. — Тогда твоя маска, конечно же, не была столь совершенной, как сейчас, но то, что ты получил тогда, было зачатками твоей маски великодушия.

Я попытался протестовать. Мне не понравилась идея замаскированной безжалостности, в каком бы виде он не преподносил ее.

— Не применяй свою маску ко мне, — сказал он смеясь. — Придержи ее для кого-нибудь более подходящего — того, кто не знает тебя.

Он настоятельно посоветовал вспомнить тот момент, когда я обрел эту маску.

— Когда ты почувствовал, что тебя снова охватывает холодная ярость, — продолжал он, — ты должен был замаскировать ее. Ты не шутил с этим, как, бывало, делал со мной мой бенефактор. Ты не пытался судить о ней разумно, как когда-то делал это я. И ты не притворялся, что заинтригован ею, как нагуаль Элиас в свое время. Это известные мне маски трех нагуалей. Что же сделал ты? Ты спокойно пошел к своей машине и отдал половину свертков парню, помогавшему тебе их нести.

До сего момента я не помнил, чтобы кто-то помогал мне нести свертки. Я сказал дону Хуану, что я видел огоньки, мелькавшие перед моими глазами, и думал, что видел их потому, что из-за холодной ярости находился почти на грани обморока.

— Ты не был на грани обморока, — ответил дон Хуан. — Ты был на грани самостоятельного вхождения в состояние сновидения и видения духа, так же, как Талиа и мой бенефактор.

Я сказал дону Хуану, что отнюдь не великодушие заставило меня отдать свертки, а лишь холодная ярость. Я должен был сделать что-нибудь, чтобы успокоиться, и это было первым, что пришло мне в голову.

— Но именно об этом я тебе и говорю. Твое великодушие не есть нечто подлинное, — сказал он и рассмеялся над моей обескураженностью.

Билет в безупречность

Пока дон Хуан говорил о разбивании зеркала саморефлексии, совсем стемнело. Я сказал ему, что чудовищно устал и предложил прервать наше путешествие и вернуться домой. Однако он настаивал на продолжении пути, заметив, что необходимо использовать каждую минуту наших с ним встреч, чтобы провести обзор историй магов или путем сдвига точки сборки вспомнить столько раз, сколько возможно.

Я был не в духе и пожаловался на то, что сильная усталость может породить во мне чувство неуверенности и отсутствие убежденности.

— Твоя неуверенность вполне понятна, — сказал дон Хуан, как нечто само собой разумеющееся. — В конце концов ты имеешь дело с новым видом непрерывности. Нужно время, чтобы привыкнуть к ней. Воины проводят годы в таком состоянии, когда они уже не обычные люди, но еще и не маги.

— Что с ними происходит потом? — спросил я. — Они выбирают что-то одно?

— Нет. Они не имеют выбора, — ответил он. — Все они, в конце концов, осознают, что стали магами. Трудность заключается в том, что зеркало саморефлексии чрезвычайно могущественно, и позволяет своим жертвам уйти только после беспощадной битвы.

Он замолчал и, казалось, ушел в свои мысли. Тело его напряглось, как это бывало не раз, когда, по моим наблюдениям, он погружался в состояние, характеризуемое мною, как задумчивость. Однако он сам описывал это, как моменты, когда его точка сборки сдвигалась, и он был способен вспоминать.

— Я хочу рассказать тебе историю о билете мага в безупречность, — вдруг сказал он после почти получасового молчания. — Сейчас ты услышишь историю моей смерти. И он стал описывать события, происходившие после его прибытия в Дуранго, когда он все еще был переодетой женщиной и около месяца скитался по центральной Мексике. Он сказал, что старый Белисарио доставил его прямиком на гасиенду, чтобы спрятать от чудовищного человека, преследовавшего его.

Сразу по прибытии дон Хуан — довольно смело, если принять во внимание его замкнутый нрав — представился всем, кто жил в доме. Среди его обитателей было семь красивых женщин и странный необщительный мужчина, не проронивший ни слова. Дон Хуан восхитил прелестных женщин своим рассказом о чудовищном человеке, преследовавшем его. Больше всего им понравилась его маскировка, которую он до сих пор носил, а также история, связанная с ней. Они без устали слушали рассказ о подробностях путешествия дона Хуана и наперебой советовали, как усовершенствовать знания, полученные им за время путешествия. Дона Хуана удивляли их непостижимые для него уравновешенность и уверенность.

Эти семь женщин были утонченными особами, и ему было хорошо с ними. Он полюбил их и доверял им. Они обращались с доном Хуаном с уважением и учтивостью. Однако что-то в их глазах говорило ему о том, что под внешним очарованием таится ужасающая холодность, отчужденность, за которую он не в состоянии проникнуть.