Но культурный аспект оружия также весьма значим, как замечает Стенли Кунитц. Мы охотились с ружьями, чтобы есть; мы охотились с ружьями, чтобы обезопасить местность вокруг наших домов; мы охотились с ружьями, чтобы выжить во времена первопроходцев, от которых мы в Америке отстоим всего лишь на столетие с небольшим. Во всех этих случаях оружие было ценным, как доброкачественный символ власти, и владение им также было оправданным. Многие из людей, владея оружием, чувствуют, что у них есть власть, которая была у них несправедливо отнята. Да и какая власть! Человек теперь может производить мощные взрывы и бросать снаряды, которые могут убивать тех, кто значительно больше, чем он сам. Сознание добровольно отстраняется. В фильме "Паттон", генерал, выскакивающий и разряжающий пистолет в воздух по германским самолетам, бомбящим его алжирскую базу, поступает как ребенок, его жест — анахронизм, оставшийся от детских игр с оружием, но тем не менее это убедительное проявление насилия.
Говоря психологически, существует бесконечное множество ситуаций, в которых люди живут на до-человеческом уровне, и они находят, что некоторое насилие необходимо для жизни. Чрезмерно стеснительный человек; человек подозрительный, не рискующий устанавливать межличностные отношения; человек, неспособный глубоко любить или дарить другому; трус, изолирующий себя от опыта, который обогатил бы его, — список становится бесконечным. Все это люди, которым некоторая примесь насилия может помочь скорректировать свои недостатки. Но это требует прорыва, усилия, которое происходит помимо рациональности, требует рискнуть собой, совершить все, что угодно, чтобы обрести чувство наполненности. Когда женщина, которая всю свою жизнь была послушной, в итоге дает волю характеру и разражается тирадой, мы невольно улыбаемся и приветствуем ее поступок: по крайней мере, ей уже не все равно. Мой друг рассказывал мне недавно, что двое его сыновей приехали из колледжа домой, где попали в напряженную из-за болезни родственников ситуацию. Через пару дней жизни в напряжении один из его сыновей разорвал в ярости свою шапку, а другой сын разбил о стену две пепельницы. Мой друг заметил: "Это было хорошим насилием". Взрыв ярости, по всей видимости, проясняет психологическое отношение, способствуя большей честности. Поэтому большинство людей чувствуют себя лучше, после того, как они выразят свою злость.
Мы уже говорили, что насилие собирает личность на уровне ниже человеческого. Сегодня получается так, что многие люди (в действительности, большинство людей) живут подобным образом, то есть, без какого-либо сознания и без личного достоинства. Франц Фэнон пишет о таких людях в Африке. Они проводят свою жизнь как лишь частично сформировавшиеся люди, как и миллионы людей в Центральной Америке, Южной Америке, Индии и Китае, и миллионы живущих ниже установленного стандарта в нашей богатой стране. Для этих людей насилие может повысить уровень психологического и духовного существования. Точно так же, как оно собирает личность, достигшую сознания, на уровне
Я упомянул здесь Фэнона потому, что, будучи черным психиатром и участником алжирского восстания, он описывает прототип конструктивного насилия. Рожденный на Мартинике и переехавший в Париж, Фэнон поехал в Алжир во время революции, позже он заболел раком, от которого скончался на исходе четвертого десятка лет. Его книга "Сор земли" сделала его не только теоретиком алжирской революции, по и всей черной Африки. Колониальные власти, утверждает он, делают различие между людьми: белые люди выше полуживотных, то есть черных. Правительство поэтому становится институтом, охраняющим
Но насилие не есть выбор черного населения, даже если и принято обычно так считать. Колониальные власти играли активную роль в настраивании коренных народов друг против друга и, в результате, укрепляли собственные интересы. Это часто называлось такими пошлыми фразами как "бремя белого человека", но важным являлось здесь то, что правительство соблюдало интересы иностранного государства, а не коренных жителей, будь они черными, или коричневыми, или желтыми.