Сила и невинность. В поисках истоков насилия

Доведя вопрос о соотношении невинности и убийства до самых отдаленных пределов человеческого сознания, мы обнаруживаем, что это одна из тех вечных проблем, на которые нельзя найти удовлетворительного ответа, пока мы остаемся в плоскости одного только интеллекта. Мы должны здесь следовать совету Рильке, данному им молодому поэту: "Проживайте эти вопросы. Возможно, тогда Вы <…> доживете в один прекрасный и далекий день до ответа на них"[92]. И пытаясь додумать этот вопрос до конца, мы можем ожидать, что новый свет будет пролит на основные источники насилия (ярости). И что важнее всего, анализ проблемы невинности и убийства предвещает появление новой этики грядущего века.

В одном из своих описаний Билли Бадда Мелвилл говорит о переживании "благородного юного девственного сердца". Невинность — это великодушие, особенно у детей, сохраняющих способность верить и доверять другим поскольку им еще только предстоит пережить опыт предательства, который приводит к цинизму. Невинность имеет дело с "сердцем" в том смысле, что она представляет собой состояние чувств, способ восприятия жизни, а не рациональный расчет. Она "девственна" в том смысле, что существует до пробуждения человека к таящимся в жизни огромным возможностям чувственности, нежности, эксплуатации и предательства. Исторически в качестве символа невинности было принято отсутствие сексуального опыта, однако стоит помнить, что это именно символ, а не содержание невинности.

Кроме того, невинность — это состояние бессилия. И одна из важных проблем при обсуждении невинности должна состоять в том, чтобы установить меру, в которой невинный человек извлекает выгоду из этого бессилия. Вопрос состоит в следующем: насколько невинность используется в качестве определенной жизненной стратегии?

1. Трагический день Кентского университета

Начиная обсуждение с выстрелов в университете города Кент в 1970 году, мы сразу же сталкиваемся с частичной иллюстрацией нашего тезиса: двое из четырех убитых студентов никоим образом не были вовлечены в движение протеста. Один из них шел по кампусу в форменной одежде, чтобы пройти тест по военной тактике, другая же направлялась на занятия по музыке. Вытекающая отсюда мораль очень проста: больше нет зрителей. Это предполагает определенное понимание человеческой солидарности — мы все оказываемся включены в трагические события. Никто не может сегодня рядиться в белые одежды морали и заявлять о своей непричастности к этим событиям, не отказавшись сперва от своей собственной совести. Телевидение и другие средства массовой коммуникации представляют собой лишь симптомы определенной базовой причастности к значимым событиям рода человеческого. Камю напоминает нам о том, что "дышать — это значит судить"[93]. И мы несомненно обнаружим, что это осознание нашей собственной включенности ни в коем случае не требует мазохистского битья себя в грудь или квистистского ухода от всех этих битв. Скорее, оно может привести к обострению нашей собственной этической чувствительности и к выявлению, пусть частичному, того фундамента, на котором может основываться длительная и эффективная борьба за расовую интеграцию или освобождение от навязчивого влияния войны.

В качестве представителя этих четырех студентов и их невинности я выбрал одну из них, Элисон Краузе, которая, как рассказывалось в средствах массовой информации, накануне дня расстрела засунула цветок в ствол винтовки одного из гвардейцев, сказав при этом "Цветы лучше, чем пули". Ей посвящено стихотворение русского поэта Евгения Евтушенко, которое, несмотря на некоторую сентиментальность, раскрывает определенные важные моменты:

Девятнадцатилетняя Элисон Краузе, Тебя убили из-за того, что Ты любила цветы…

Пули, выталкивающие цветок… Пусть все яблони мира Оденутся не в белые — А в траурные одежды.

Пока что мы видим только само событие, произошедшее в тот день: четыре жертвы убийства, и итогом всего события стала бессмысленная и издевательская траектория шальных пуль. Но Евтушенко знает, что уровень простой невинности — это лишь поверхность события. В следующих строках перед нами встает сложность и невинности и зла:

Но вьетнамская девушка — ровесница Элисон — Взявшая в руки ружье, — Это вооруженный цветок, Это гнев народа …[94]

И выражение "вооруженный цветок", и появляющееся в стихотворении позднее выражение "колючий цветок протеста" я воспринимаю как указывающие на еще одно измерение опыта, добавляющееся к первоначальной чистоте невинности. Базовой мотивацией здесь оказывается гнев.