Сила и слава

— Почему вы мне не доверяете? — внезапно закричал он. — Я никому из вас не желаю смерти. В моих глазах — можете вы это понять? — вы гораздо ценнее священника! Я хочу дать вам, — он сделал жест рукой, бесполезный, потому что никто на него не глядел, — дать вам все! — И добавил глухим голосом: — Ты. Вот ты. Я заберу тебя.

Одна из женщин пронзительно закричала:

— Это мой сын. Мигель. Вы не должны забирать моего сына!

— Здесь каждый мужчина — чей-то муж или сын, — глухо сказал лейтенант. — Я это знаю.

Священник стоял молча, так сильно стиснув руки, что суставы его пальцев побелели… Он чувствовал, как вокруг возникает ненависть. Ведь он не был ничьим мужем, ничьим сыном.

— Лейтенант! — сказал он.

— Чего тебе?

— Я становлюсь слишком стар, и от меня мало проку в поле. Возьмите меня.

Из-за угла хижины с шумом выбежали свиньи, не обращая ни на кого внимания. Солдат кончил возиться с обмоткой и встал. Солнце светило над лесом, отражаясь в бутылке у газировочного ларька.

— Я выбираю заложника, а не предлагаю бесплатный корм и кров бездельнику, — сказал лейтенант. — Если ты не годен на работе в поле, не годишься и в заложники. Свяжите этому руки и ведите его, — приказал он.

Полицейские, прихватив с собой двух-трех кур, индюка и мужчину по имени Мигель, мигом исчезли…

— Я сделал что мог, — громко сказал священник. — Выдать меня — это ваше дело. Чего же вы еще от меня хотите? Мое дело — стараться, чтобы меня не поймали.

— Не беспокойтесь, отец, — сказал один из мужчин. — Только уж, пожалуйста, будьте осторожны. Не оставляйте здесь вино… как было в Консепсьоне.

— Вам здесь нельзя оставаться, отец, — сказал другой. — В конце концов они вас схватят. Ваше лицо им запомнилось. Бегите на север, в горы. Через границу.

— По ту сторону границы хороший штат, — сказала женщина. — У них до сих пор есть церкви. Правда, в них никто не может ходить, но там они есть. Я даже слышала, что в городах есть священники. Мой двоюродный брат перебрался однажды через горы в Лас-Касас и был у обедни; ее служили в доме на настоящем алтаре, и священник был в облачении, как в прежние времена. Там, отец, вам будет хорошо.

Священник последовал за Марией в хижину. На столе стояла бутылка, он потрогал ее — бренди там оставалось мало.

— Мой чемоданчик, Мария. Где мой чемоданчик?

— Теперь ходить с ним слишком опасно, — ответила она.

— В чем же я буду носить вино?

— Вина нет.

— Что ты сказала?

— Не желаю, чтобы с вами или еще с кем-нибудь стряслась беда. Я разбила бутылку. Даже если это принесет несчастье…

— Не надо быть суеверной, — сказал он тихо и печально. — Это было просто вино. В вине нет ничего священного. Добыть только его трудно. Вот почему я держал запас в Консепсьоне, но они его и нашли…

— Теперь вам пора уходить… уходить навсегда. Вы больше никому не нужны, — сказала она резко. — Вы понимаете, отец? Мы не хотим вас больше видеть.

— Конечно, — ответил он. — Понимаю. Но это не потому, что мы хотим этого — ты и я.

— Я кое в чем разбираюсь, — с беспощадностью говорила Мария. — Я ходила в школу. Я не такая темная, как остальные. Я знаю, что вы плохой священник. Бьюсь об заклад: то, что мы были вместе, — еще не все, что вы натворили. Я кое-что понимаю, могу вас уверить. Вы что думаете, Бог хочет, чтобы вы остались и погибли, вы — поп-пропойца?

Он покорно стоял перед ней, как стоял перед лейтенантом, выслушивая все. Таких мыслей он от нее не ожидал.

— Допустим, вы погибнете, — продолжала она. — Вы станете мучеником, верно? Но подумайте, что за мученик выйдет из вас? Посмешище!

Ему никогда не приходило в голову, что кто-нибудь будет считать его мучеником.

— Это непросто, очень непросто. Подумаю. Я не хочу, чтобы над Церковью смеялись…

— Только подумайте об этом по ту сторону границы…

— Хорошо…

— Когда случилось то самое — я гордилась. Думала, что еще начнутся хорошие дни. Не всякой женщине выпадает случай принадлежать священнику. А девочка… я думала, вы сможете что-нибудь для нее сделать. Но вы в конце концов оказались не лучше любого вора.

— И среди воров бывают хорошие люди, — сказал он рассеянно.

— Ради Бога, берите это бренди и уходите.

— Была одна вещь… В моем чемоданчике… кое-что…

— Тогда идите и ищите его сами на свалке. Я не желаю к нему больше прикасаться.

— А девочка? Ты же хорошая женщина, Мария. Надеюсь, ты постараешься вырастить ее… христианкой.

— Ничего путного из нее не выйдет. Сами видите.

— Не может же она быть совсем испорченной, — в этом возрасте, — сказал он умоляюще.

— Она пойдет своей дорожкой.

— Следующую литургию я отслужу за нее, — сказал он.

Мария не слушала. Она сказала:

— Она насквозь испорчена. Насквозь.

Он понимал, что здесь, в этой дыре, у него на глазах гибнет вера. Скоро литургия будет означать для них не больше, чем черная кошка, перебежавшая дорогу. Он ставил их жизнь под удар ради того, что было для них простым суеверием, чем-то вроде просыпанной соли или скрещенных указательного и среднего пальцев.

— А мой мул… — начал он.

— Его сейчас кормят маисом, — прервала она и добавила: — Вам лучше идти на север. На юге шансов больше нет.

— Я думал, может быть, в Кармен…