Сила и слава

— Помню, я как-то… — сказал брат губернатора. Над портом сверкнула молния, и над крышей загрохотал гром. Таков был дух всего штата: гроза на улице, пустые разговоры о словах вроде «необъяснимого», «души», «источника жизни», которые повторялись вновь и вновь. Так сидели они на кровати, болтая, делать им было нечего, верить не во что и идти — некуда.

— Думаю, мне пора двигаться, — сказал человек в твидовом костюме.

— Куда?

— К друзьям… — сказал он неопределенно и сделал жест, означающий великое множество друзей, которых у него не было.

— Вам надо взять с собой свою бутылку, — снисходительно сказал брат губернатора. — В конце концов, вы за нее заплатили.

— Спасибо, ваше превосходительство! — Он взял бутылку, где осталось на три пальца бренди. Бутылка из-под вина была, разумеется, пустой.

— Спрячьте ее, дядя, спрячьте, — сказал брат губернатора.

— Конечно, ваше превосходительство, я буду осторожен.

— Не нужно называть его «превосходительством», — сказал шеф. Он раскатисто рассмеялся и столкнул бродягу на пол.

— Нет-нет… Это… — Он осторожно выбрался наружу со следами слез на воспаленных глазах, а в передней услышал, как опять возобновился разговор — снова о необъяснимом, о душе — и так без конца.

* * *

Жуки исчезли, их разогнал дождь, он падал отвесно со стуком, словно кто-то вбивал гвозди в крышку гроба. Но воздух не стал свежее: пот и дождь смешивались на одежде. Священник приостановился на пороге гостиницы; сзади гудела динамо-машина. Потом он прошел к другой двери и заколебался, глядя мимо бюста генерала на парусные лодки у причала и старую баржу с жестяной трубой. Идти ему было некуда. Дождь не входил в его расчеты, он полагал, что сможет кое-как устроиться — переночевать на скамейке или у реки.

Двое солдат, горячо споря о чем-то, спускались к набережной. Дождя они не замечали, словно все было так скверно, что на это уже не стоило обращать внимания… Священник толкнул деревянную дверь, у которой стоял, и вошел в бар, чтобы спастись от дождя. Там он увидел ряды бутылок с газировкой, единственный бильярдный стол, кольца, которыми отмечали счет, и трех мужчин — чья-то кобура лежала на стойке. Священник двинулся слишком быстро и толкнул локтем человека, который целился по шарам. Тот раздраженно оглянулся. Матерь Божья! Это был краснорубашечник. Неужели нигде нельзя укрыться, хотя бы ненадолго?

Священник робко извинился, осторожно пятясь к двери, но он снова слишком торопился. Его карман задел стену — бутылка звякнула. Три или четыре лица повернулись в его сторону со злобной радостью. Он был здесь чужаком, и они решили позабавиться.

— Что это у тебя в кармане? — спросил краснорубашечник. Он был очень молод, почти подросток, с золотыми зубами и самодовольной насмешливой улыбкой.

— Это лимонад, — сказал священник.

— Зачем же ты носишь лимонад с собой?

— Я запиваю им на ночь хинин.

Краснорубашечник с важным видом постучал кием по карману:

— Лимонад, говоришь?

— Да, лимонад.

— Ну-ка, посмотрим, что это за лимонад! — Он многозначительно повернулся к остальным. — Я за десять шагов чую контрабандиста!

Он засунул руку в карман священника и вытащил оттуда бутылку бренди.

— Вот, — сказал он, — я так и знал!

Священник отпрянул к двери и выскочил под дождь.

— Держи его! — завопили голоса. Времени у парней было достаточно.

Он бежал по улице к площади, повернул налево, потом направо. Луны, к счастью, не было, улицы были погружены во мрак. Избегая освещенных окон, он останавливался, почти невидимый, и мог слышать, как они перекликаются. Преследователи не отставали: это было интересней бильярда, где-то раздался свисток — к погоне присоединилась полиция.

Когда-то предметом его честолюбивых надежд было получить назначение в этот город; долги остались бы в Консепсьоне. Петляя зигзагами по улицам, он думал о кафедральном соборе, о Монтесе и о канонике, с которым был когда-то знаком. Что-то скрытое в глубине, решимость спастись, позволило ему ощутить горький комизм всей ситуации — он смеялся, задыхался и снова смеялся. Он слышал их улюлюканье и свист в темноте, а дождь все лил, барабанил и прыгал по цементной площадке бесполезного фронтона, который остался от кафедрального собора. (Было слишком душно, чтобы играть в пелоту; и железные качели стояли у края площадки, как виселицы.) Он бросился вниз: в его голове возникла идея.

Крики приближались, а вскоре со стороны реки к погоне присоединились новые люди; преследовали его методично — он определил это по медленной рысце полицейских — официальных охотников. Он оказался меж двух огней, — между добровольцами и профессионалами.

Однако он знал нужные ворота, толкнул их, быстро забежал во дворик и закрыл их за собой. Прислушиваясь к шагам на улице, он стоял в темноте и тяжело дышал. А дождь все продолжал хлестать.

Тут он заметил, что кто-то следит за ним из окна: темное, сморщенное личико, похожее на мумифицированные головы, которые продают туристам.

— Где падре Хосе? — спросил он, подойдя к решетке.

— Там.