Сила и слава

В неровных вспышках молнии возникали дрожащие хижины, а потом снова исчезали в грохочущем мраке. Однако дождь еще не начался; он несся с залива Кампече сплошной пеленой, методически покрывая весь штат, пядь за пядью. Священнику казалось, что он слышал этот мощный шум, катившийся к горам, которые были теперь так близко — всего миль двадцать.

Он подошел к крайней хижине; дверь была открыта, и при вспышках молнии он, как и ожидал, увидел, что там никого нет. Только куча маиса, в котором шевелилась неясная тень — вероятно, крыса. Он кинулся к другой хижине: там то же самое — маис и больше ничего; казалось, всякая человеческая жизнь исчезала при его приближении, словно Некто определил, что отныне он останется один, абсолютно один. Пока он так стоял, дождь, наконец, достиг поляны; он показался из леса, словно густая белая пелена, и двинулся дальше. Это напоминало противника, который производил газовую атаку на всю территорию так, чтобы никто не спасся. Дождь захватывал пространство и задерживался там ровно столько, словно враг следил по секундомеру, зная с точностью до минуты предел выносливости легких. Крыша недолго выдерживала натиск дождя, и вскоре он прорвался через нее: прутья гнулись под тяжестью воды и расходились. Дождь проникал через дырки, низвергаясь черными потоками. Затем напор воды прекратился, с крыш капало, а ливень уходил дальше, и вспышки молний по его краям были подобны канонаде с флангов. Через несколько минут ливень достигнет гор; еще одна-две такие грозы, и дороги станут непроходимыми.

За день безостановочной ходьбы священник очень устал; он отыскал клочок сухой земли и сел. При вспышках молнии ему была видна поляна. Это напоминало перемирие, но не совсем. Для мира нужны люди, а его одиночество таило в себе угрозу чего-то надвигающегося. Ему вдруг почему-то вспомнился дождливый день в американской семинарии: окна библиотеки запотели — работало центральное отопление, — высокие стеллажи с мирно стоящими книгами, и какой-то юноша из Таскона выводил пальцем на стекле свои инициалы. Вот это был мир! Он смотрел на все это со стороны и не мог поверить, что он когда-нибудь вернется. Свою нынешнюю жизнь он создал сам, и теперь она состояла из пустых, развалившихся хижин, удаляющейся грозы и нового приступа страха — он испугался, потому что он осознал, что он здесь не один.

Кто-то осторожно двигался снаружи. Вскоре шаги остановились. Он, замерев, ждал, а с потолка продолжало капать. Ему подумалось, что это метис рыщет вокруг города в поисках возможности выдать его — на сей раз наверняка. Из-за двери хижины на него глянуло лицо — и тут же исчезло; лицо принадлежало женщине, и скорее пожилой, но у индейца никогда не разберешь возраста, может, ей было и не больше двадцати. Он встал и вышел наружу — фигура в тяжелой мешковатой юбке бросилась бежать от него; взметнулись ее темные, тяжелые косы. Очевидно, его одиночеству суждено нарушаться только этими ускользающими лицами — существами, которые словно явились из каменного века и мгновенно уходили обратно.

Его охватило что-то вроде мрачного раздражения — уж ей-то не следовало убегать. Он кинулся за ней через поляну, шлепая по лужам, но она испугалась и растворилась в лесу у него на глазах. Искать ее там не имело смысла, и он повернул к ближайшей хижине. Это была не та хижина, в которой он укрывался прежде, но она тоже была пуста. Что же стряслось с этими людьми? Он прекрасно знал, что их более или менее первобытные поселения были лишь временными; индейцы обрабатывают клочок земли, а когда почва истощается, они просто уходят; у них нет представления о севообороте; однако, маис, уходя, они всегда забирали с собой. Больше всего это походило на бегство — от врага или болезни. Он слышал о таких бегствах во время эпидемии. Самым ужасным было то, что они разносили болезнь всюду, где появлялись. Порой в панике они становились похожими на мух, бьющихся в стекло, тайком, втихомолку, никому не давая о себе знать. Он уныло вернулся, стал смотреть на поляну и увидел, что женщина пробирается к хижине, где он укрылся. Он позвал ее строгим голосом, и она снова, спотыкаясь, бросилась к лесу. Ее неуклюжий бег напоминал ему птицу, которая притворяется, будто у нее перебито крыло… Он двинулся за ней, и она, не добежав до деревьев, остановилась и взглянула на него. Он медленно направился к другой хижине, оглянулся — она следовала на расстоянии, пристально следя за ним. Снова она напомнила ему то ли настороженного зверя, то ли напуганную птицу. Он шел прямо к хижине. Где-то вдали блеснула молния. Но гром еле слышался. Небо очищалось, и проглянула луна. Внезапно до него донесся странный, неестественный крик, и, оглянувшись, он увидел, что женщина поворачивает к лесу; потом она споткнулась, всплеснув руками, и опустилась на землю, как птица, которая приносит себя в жертву за птенцов.