Сила искусства

Но Тёрнер, разумеется, не собирался готовить «видеорепортаж» событий – он предоставил это занятие журналистам «Лондон иластрейтед ньюс». Художник, со свойственной ему тягой к апокалиптическим мотивам, немедленно представил себе пожар парламента как эпизод современного Священного Писания. В течение нескольких предыдущих лет произошло крушение старой политической системы. Правительство вигов приняло Билль о реформе и Закон об отмене рабства, но население продолжало выражать недовольство – не в последнюю очередь в связи с драконовским Законом о бедных, учредившим работные дома, в которых царили настолько отталкивающие порядки, что безработные предпочитали избегать их. Представители рабочего движения и радикальные газеты провозгласили пожар парламента наказанием, ниспосланным Богом за несправедливость существующего режима.

Пожар в палате лордов и палате общин 16 октября 1834 года. 1835. Холст, масло.

Художественный музей Филадельфии

Независимо от того, считал Тёрнер пожар актом божественного возмездия или не считал, в его живописи это событие стало знамением времени. Он не спешил писать картину и всю зиму 1834/35 года собирал свои наброски, заметки и мысли. А приступив к работе, он превратил сам процесс ее в перформанс. Тёрнер устроил свой спектакль в феврале 1835 года, накануне открытия выставки в Британском институте. Институт был бастионом высокого аристократического стиля, противостоявшим Королевской академии, в которой заправляли сами художники. Джентльмены из высшего общества собирались показать профессионалам, что требовалось Британии, – в первую очередь пиетет к старым мастерам и традиционной живописи.

Тёрнер решил развести свой маленький пожар в этой джентльменской цитадели. Уже то, что на его картине изображалось разрушение парламента, было неприятным уколом аристократическому самолюбию, ибо все помнили опубликованное в прессе, в том числе и в журнале «Джентльменз мэгэзин», сообщение о том, что толпа зевак разразилась аплодисментами, когда рухнуло пылающее здание палаты лордов. А на картине Тёрнера мы видим к тому же всю эту непочтительную толпу – сгрудившихся на набережных и мостах, в лодках и на плотах сотен и тысяч мужчин, женщин и детей, чьи кукольные личики освещены пламенем пожара. Тёрнер не был Карлом Марксом, но он был первым членом Королевской академии, который изобразил современную ему толпу, охваченную единым порывом. Он поступил так, как подлинные джентльмены, занимающиеся искусством, поступать не должны, – сделал главным действующим лицом народные массы.

При этом писал он картину совершенно отталкивающим образом: царапал холст руками, плевал на него и растирал плевок, шел в лобовую атаку на полотно с мастихином наперевес. Благовоспитанным критикам становилось дурно. Им не следовало приходить в Британский институт в этот день, ибо в этой первой работе, посвященной пожару парламента, Тёрнер превзошел самого себя. День или даже два-три накануне открытия выставки отводились художникам для того, чтобы они могли внести последние поправки, и Тёрнер беззастенчиво воспользовался этим обстоятельством, чтобы затмить всех своих конкурентов. Его картина висела рядом с «Открытием моста Ватерлоо» Констебла, и Тёрнеру достаточно было поставить на своем холсте ярко-красное пятно, чтобы краски на полотне его соперника померкли. «Да, здесь, несомненно, наследил Тёрнер», – пошутил Констебл, увидев результат.

Накануне открытия выставки Тёрнер устроил целое невиданное дотоле представление со своей картиной «Пожар в палате лордов и палате общин 16 октября 1834 года». Когда он в январе 1835 года впервые представил полотно в Британский институт, его еще трудно было назвать картиной, это были просто «нанесенные на холст мазки краски, не имеющие ни формы, ни перспективы, сущий хаос до Сотворения мира». Но как-то утром в феврале этот коренастый чудак, в цилиндре и неопрятном сюртуке, явился в институт с небольшим ящиком красок, растворителем и набором акварельных лепешек, ибо, помимо всего прочего, он грешил тем, что на картину, написанную маслом, наносил последние штрихи акварелью! Присутствовавший при этом художник-жанрист Э. В. Риппинджил писал, что «этот колдун, демонстрировавший свои трюки публично, привлекал всеобщее внимание и вызывал интерес». Он продолжал заниматься своим делом и тогда, когда вокруг него собрались люди, так что к толпе на холсте прибавилась толпа зрителей, наблюдавших, как он пишет их самих. Так он трудился не останавливаясь три часа подряд, лишь обращаясь время от времени к художнику Уильяму Этти, бедняге, которому не посчастливилось располагаться рядом с ним. То, что он делал, с точки зрения большинства собравшихся, было совсем не похоже на работу живописца. Неожиданно он стал раскатывать на холсте небольшой кусок какого-то прозрачного материала. «Что это он там прилепляет?» – изумился Риппинджил, разговаривавший с другим художником, сэром Огастесом Уоллом Кэлкоттом. «Ни за какие коврижки не стал бы спрашивать его об этом», – отозвался Кэлкотт.