Сила искусства

Метель. Пароход выходит из гавани. 1842. Холст, масло.

Галерея Тейт, Лондон

Рёскин все-таки продал картину бостонскому музею к столетию со дня рождения художника, и она предстала перед зрителями, но они не увидели пурпурного цвета, потому что Рёскин с отцом, похоже, смыли краску в неудачной попытке очистить холст от грязи. Оставалось только поверить Рёскину на слово. Но перед этой относительно небольшой, очень странной ярко-алой картиной, представляющей собою смесь аллегории, фантазии и морского пейзажа, большинство зрителей почувствовали себя разочарованными и обманутыми Рёскином, так беззастенчиво перехвалившим и навязавшим им Тёрнера и в особенности эту его работу.

Когда надо было спасать «Невольничий корабль», Рёскин спас его, но теперь, возможно, пришло время спасать его от Рёскина. Оказавшись перед этой картиной, вовсе не обязательно вслед за Рёскином бормотать о «кроваво-красных морских просторах». Будет даже лучше, если вы не станете делать этого. Не стоит также знакомиться с картиной только в виде репродукции, вроде той, что помещена в этой книге. Потому что репродукция может лишь озадачить вас и оставить впечатление, что «Невольничий корабль» – всего лишь странная, проходная работа, в которой нет ни изящества «Последнего рейса», ни протомодернистской призрачности последних акварелей Тёрнера. Что действительно стоит сделать – так это поехать в Бостон, взобраться по винтовой лестнице Музея изящных искусств в крыло, построенное Лоуэллом, найти зал, отведенный XIX веку, – и там картина сразу же набросится на вас и, не жалея ваших зрительных нервов, взорвется на стене у вас перед глазами зрелищем бездонного водоворота посреди черного океана, дергающихся конечностей в кипящих волнах под вопящим кровавым небом с трогательным голубым пятнышком просвета. Ничего удивительного. Просто это самый великий пример слияния силы духа и поэтического видения во всем английском искусстве.

Ван Гог Живопись из головы

I

Май 1890 года – последняя весна в жизни Винсента Ван Гога. Казалось, все идет для художника как нельзя лучше. Он перестал быть изгоем. Художники, которыми Винсент восхищался, выражали ответное признание и предлагали обменяться полотнами. В Брюсселе картины Ван Гога выставляли в одном ряду с работами Сезанна, Ренуара и Тулуз-Лотрека. Одна из этих картин, «Красные виноградники в Арле» (1888), была даже продана за четыреста франков. Десять его полотен были представлены в Салоне Независимых. В газете «Меркюр де Франс» влиятельный молодой критик Альбер Орье превозносил Ван Гога до небес: он утверждал, что картины художника словно выстроены из «[сверкающих] хрустальных стен», – это уже был некоторый перебор даже для Винсента.

В Овере – небольшом городке в тридцати с лишним километрах от Парижа – Ван Гог работал как черт, выдавая по одной, а то и по две картины в день. Таким плодовитым, оригинальным и смелым он не был еще никогда. Семьдесят с лишним полотен, написанных в Овере, – фиксация эмоционального переживания повседневного опыта, переведенная на язык линии и цвета, – радикально изменили возможности живописи. Ван Гог ощущал бешеный прилив сил. Приступы психического расстройства, которые не далее как в апреле грозили совершенно разрушить здоровье Винсента, чудесным образом трансформировались в поток творческой энергии, и врачи психиатрической больницы в Провансе, где художник проходил курс лечения, официально объявили, что он выздоровел. «Я чувствую себя человеком, которого внезапно и полностью покинули ночные кошмары», – писал Винсент брату Тео. Друзья, на чьих глазах художник погружался в пучину саморазрушения, радовались не меньше. Увидев одну из картин Винсента, Гоген (обычно скупой на комплименты) восторженно писал: «Вопреки своей болезни тебе впервые удалось создать настолько гармоничную работу, не пожертвовав при этом ни чувством, ни внутренней теплотой, которых требует произведение искусства».

Именно гармонии Винсенту как раз и не хватало. Вследствие биполярного расстройства и эпилепсии восторг и экзальтация то и дело сменялись у него приступами отчаяния – бывали моменты, когда ему, по его же словам, не нужно было «слишком мучить себя, чтобы выразить печаль и предельное одиночество». Но в процессе работы меланхолия рассеивалась, как утренний туман. Матери и сестре Вил (Виллемине) Ван Гог писал, что совершенно «поглощен этим безбрежным простором с пшеничными полями, тянущимися до самых холмов, бескрайними, словно океан, нежный желтый, нежный светло-зеленый, нежный лиловый цвет пашни и заросший сорняками клочок земли… и все это под небом нежнейших оттенков голубого, белого, розового и фиолетового. Я нахожусь в состоянии почти слишком спокойном, именно в таком и надо все это писать».