Сила искусства

– Вьется ль дорога вверх по горе?
– Да, вверх и вокруг.
– До ночи идти, коль встать на заре?
– С утра до ночи, друг[14]

.

Дальше была служба в книжной лавке в Дордрехте – уже на родине, в Нидерландах. Но Ван Гог нуждался в пастве, влачащей по-настоящему беспросветное существование. Если он искал современный промышленный ад, то Боринаж, область в Южной Бельгии, где добывали каменный уголь, был практически идеальным местом: кашель, болезни легких, грязные хибары в заваленных шлаком деревнях. Взяв свою старую потрепанную Библию, Винсент с усердием охотничьего пса прочесывал закопченные улочки, вдоль которых женщины тащили тяжелые мешки с угольным мусором для домашнего очага. Ван Гог делал все, что было в его силах, пытаясь донести до них хоть капельку надежды. Но не этого ожидало от него Евангелическое общество, выплачивавшее молодому проповеднику скромное жалованье. Когда шестимесячный испытательный срок подошел к концу, комитет протестантской церкви не стал возобновлять контракт: рвения у Винсента было в избытке, а вот красноречия явно не хватало. Но избавиться от Ван Гога – миссионера и проповедника – было не так легко. Без гроша в кармане, дурно одетый, Винсент слонялся по деревушке Кем бесприютным бродягой – средств к существованию у него было меньше, чем у тех, кому он проповедовал. Но он не был бы Винсентом, если бы местный инфернальный ландшафт не казался ему «живописным». И Ван Гог нашел способ выжить: он начал рисовать изнуренных шахтеров, медленно бредущих на работу по заснеженной тропинке. Выбора у них не было: терпеть, пока хватало сил. Винсент ощущал то же самое, жил такой же жизнью: «То тут, то там в обмен на рисунки мне удавалось раздобыть кусок хлеба… Но когда от моих десяти франков ничего не осталось, мне пришлось ночевать под открытым небом: однажды – в брошенной телеге, к утру совсем побелевшей от инея… в другой раз – в стогу сена».

Эти первые рисунки еще непрофессиональны, выполнены неуверенной рукой, но они помогли Винсенту прийти к главному решению. В свои двадцать семь лет Ван Гог задумал стать художником. До этого он даже кисть в руках не держал ни разу и понимал: без обучения ему не обойтись. Первые попытки получить образование были предприняты в Брюсселе, а в Боринаже Винсент вел разговоры об искусстве с протестантским священником, но предпочитал учиться самостоятельно – купил несколько книг о перспективе, сделал себе в помощь небольшую рамку с нитками крест-накрест, а затем вернулся в Брабант, чтобы пожить дома и еще раз попробовать себя в рисовании. На этот раз получилось намного удачнее: женщины на его рисунках сгибались под тяжестью мешков, над печальным болотом собирались груды насупленных туч, старики кидали связки хвороста в костер – поэтичные образы уныния и бесконечной усталости, созданные пером и тушью.

Совершенный неофит, даже незнакомый еще с кистями и красками, Винсент уже сформулировал принципы, придерживаться которых будет до самого финала короткой и стремительной художественной карьеры. Прежде всего, он верил, что искусство никогда не должно довольствоваться ублажением буржуазии, но восприниматься как проповедь, обращенная к обществу. Художники – и для Нидерландов это было особенно характерно – давно использовали в качестве тем для своих картин людей труда за работой и на отдыхе. Винсент же хотел не только изображать этих людей в качестве персонажей, но делать это для них самих. Однако воспринимать такое искусство простые труженики смогли бы лишь в том случае, если оно не только демонстрировало их нужду и убожество, но имело бы и иную, высшую цель (и это Ван Гог осознал далеко не сразу). Искусство было также призвано возродить ощущение детского удивления – удивления, которого взрослых лишала нищета. Таким образом, искусство должно было преуспеть там, где потерпели поражение традиционные церкви с их запретами и призывами к покаянию и покорности. Именно недоступность – далекий Иерусалим, который они предлагали в качестве утешения, – и требовала от новой Церкви явить перспективу спасения здесь и сейчас. Сам Винсент видел проявления божественного повсюду, даже в Боринаже – на перепачканном углем лице шахтера, в мозолистой руке, лепестках цветка, пробивающегося сквозь горы шлака. Художник, жаждущий запечатлеть все это, не мог оставаться утонченным эстетом. Он тоже должен был стать простым тружеником в своем роде, держаться поближе к забою, к ткацкому станку, к земле.