Сила притяжения

В изоляторе было четыре комнаты. По две справа и слева от коридора. Крис показал Эммету одну. Начитавшись книг о психиатрических больницах, Эммет представлял себе палаты, обитые войлоком, но эта комната была совсем обычная, только белая. От такого жилища не отказался бы монах.

Крис включил свет, и Эммет заметил грязные пятна и отпечатки пальцев, тянущиеся вверх по одной стене, будто кто-то пытался ее ободрать. Комнатка была такой маленькой, что Эммету и Крису пришлось закрыть дверь, чтобы она им не мешала. Дверь закрылась, идеально встав в проем, и стала почти незаметна. За их спинами появилась сплошная стена с небольшим овальным окошком для наблюдения за пациентом из коридора.

Из мебели — только небольшая металлическая кушетка с тонким матрасом, покрытым белой простыней. В ногах — аккуратно сложенное белое хлопчатобумажное одеяло, на нем плоская квадратная подушка. Цементный пол тоже белый.

— Мы за то, чтобы тут все было просто, — сказал Крис. — Чтобы ничто пациентов не смущало и не огорчало.

Эммет прошел к грязной стене и попробовал дотянуться до черных отпечатков над головой.

— Думаю, надо бы это закрасить иначе кто-нибудь подумает, что там выход. — Крис потянул Эммета к двери. — Пойдемте, я покажу вам вашу комнату.

В коридоре Крис говорил шепотом, чтобы не разбудить пациентов.

— Вот ваша палата. Соседа зовут Уинстон. Он безобидный, только не оставляйте свои вещи без присмотра.

В темноте комнаты Эммет заметил, что на дальней койке у стены кто-то спит. Ровно посередине койки одеяло неестественно вздулось.

— Уинстон далеко не худышка, — сказал Крис. — Но он вас не обидит. Завтра я целый день на дежурстве. В две смены. Приходите, если что понадобится.

Эммет в знак благодарности погладил Криса по руке и присел на кровать, поставив сумки у ног. После происшествия с котом нервы Эммета были в таком состоянии, что он уже не мог разговаривать, не заикаясь. Вернувшись домой из приюта, Эммет увидел, что собака так и уснула, лежа связанной на матраце. Когда он подошел к кровати, чтобы ее отвязать, она открыла один глаз, вздохнула и отвернулась носом к стене.

Эммету хотелось все забыть. Чтобы отвлечься от ужасов этого вечера, он позвонил Джонатану. Хотел поговорить с ним просто, как всегда. О погоде, о книге, которую читал. Он хотел сказать: «Это я», но буквы запрыгали, задрожали и стали повторяться снова и снова, пока не превратились в сплошной поток. «Это ад-ад-ад», — повторял Эммет, словно только это и мог выговорить.

Позже он пробовал говорить один, сам с собой. Пытался читать стихи, которые когда-то помнил, произносил вслух строчки из газет. Но его словно ударяло током, который заталкивал слова обратно в горло.

Эммет ни разу не проговорился доктору о газированной воде, которую пил, о пище, к которой испытывал отвращение. Он никогда не раскрывал брату своих секретов. Но ему не удавалось спрятать ужас, что взял в плен его речь. Джонатан посоветовался с доктором Эммета. Они вдвоем убедили его лечь в больницу.

— Ты так долго не протянешь, — сказали ему оба. И Эммет сдался. Он отдал собаку Джонатану и собрал оставшиеся вещи.

Сидя в темноте на новой незнакомой кровати, Эммет пытался рассмотреть очертания немногочисленной мебели. У одной стены — два маленьких комода, похожие на детские. У каждой кровати — тумбочка с лампой.

Эммет откинулся на подушки, словно он в отпуске, в незнакомом отеле осваивается и привыкает к новому месту.

— Комната, — прошептал он. — Комната, — повторил он, смакуя звук. Впервые за несколько недель голос не задрожал. Слово прозвучало ровно и мягко. Эммет заходил вокруг кровати, напевая от удовольствия: — Мурмур, — мурлыкал он. — Мармелад. Хунта. Пелопоннес. Гончарный. Терракота. Маккавей.

Эммет вдруг почувствовал себя непобедимым. Он попробовал сказать предложение, повысив голос на децибел, но так, чтобы не разбудить Уинстона.

— Карл у Клары украл кораллы, — пожав плечами, бегло проговорил он, четко произнося каждое «к» и «л». — Что еще, что бы еще сказать, — думал он, дрожа от радости.

Он вспомнил скороговорку, которой его в детстве научил логопед:

— Не руби дрова, на дворе трава. На траве дрова, не руби дрова.

«Ну вот, все прошло. — На секунду ему захотелось ринуться к телефону и поделиться новостью с Джонатаном. Он запустил руку в карман за монетой, но остановил себя. — Нет, нельзя, иначе я так и не пойму, что со мной творилось весь год. Ничего не изменится. Они подумают, что я уже излечился».

Эммет испугался, что его выпишут, не успеет он и ночи провести в больнице. Ему хотелось передышки, он боялся возвращаться в свою жизнь так скоро. Брат и доктор с таким энтузиазмом ухватились за его заикание, будто раньше не замечали его истощения и отшельничества.

Да и самому Эммету стало легче. Ему теперь не нужно объяснять свое поведение всем и каждому. В ту минуту, когда исковерканные слова мучительно срывались с губ, мозг будто исторгал все бремя, что так долго лежало на сердце. Теперь же Эммет опасался, что без заикания снова попадет во власть своих внутренних кошмаров.