Сила притяжения

— Вот… — Эммет покраснел, заметив пришпиленную к стене над стульями серию новых картин, нарисованных пальцами. На каждой присутствовали пятна, напоминающие кровь. — Вот… — сказал он, разворачивая Джонатана к медицинскому посту. Из-за угла в коляске вырулил старина Генри и направился прямо на них: руки привязаны к подлокотникам кресла целыми километрами бинта, вокруг глаз черные круги, точно пятна расплывшейся грязи.

На каждом шагу им встречался очередной ужас. «Я обедаю рядом с человеком, который регулярно выковыривает себе глаза. Возможно ли кому-нибудь такое объяснить?» — думал Эммет. До прихода Джонатана Генри не казался столь гротескно кошмарным. Эммет воспринимал его как человека с дурной привычкой, от которой не избавишься. А сейчас Генри казался больным чудовищем, на которого и смотреть-то небезопасно.

— Сюда, — виновато сказал Эммет. «Что же он подумает, если я расскажу, как пытался убить кота?» Сейчас Джонатан, возможно, еще не верит до конца, что брат так сильно от него отличается. Но Эммет понятия не имеет, какая жизнь течет за ширмой Джонатановой безмятежности. Что, если, оставаясь один, он тоже совершает всевозможные преступления, но просто не переживает из-за них так, как Эммет?

Эммет открыл дверь в комнату творчества и включил свет. На узких складных столиках были выставлены разнообразные фигурки из глины, покрытые следами от пальцев. Лошади и собаки, утки и кролики, в середине лежала змея, обвившаяся вокруг ноги толстой глиняной птицы. Звери были раскрашены в кричащие цвета: ярко-розовый, охру, лиловый, синий.

— Целый зоопарк! — сказал Джонатан, показывая на зеленую корову.

— Как поживает собака?

— Не ест ничего. Скучает по тебе. Я принес фотографию. — На фотографии собака лежала на полу и страдальческими глазами смотрела в объектив. — Хандрит, будто у нее сердце разбито, — сказал Джонатан. — Хочет, чтобы ты вернулся домой.

— Как она может скучать, когда ей у меня было так плохо? У тебя-то она, по крайней мере, живет нормальной жизнью.

— Она же любит тебя. Привыкла к тебе.

Та жизнь показалась Эммету совсем далекой. Судя по снимку, собака похудела фунтов на десять с тех пор, как Эммет попал сюда. Теперь она такая же худая, как он. «Она становится легче», — с гордостью подумал Эммет, а брату сказал:

— Нет, обратной дороги нет.

— Однажды тебе придется вернуться. Так не может бесконечно продолжаться.

— Не может. — Эммет обхватил себя руками, словно кутаясь в стены, как в одеяла. Он бы никому, даже собственному брату не признался, что в глубине души считает больницу лучшим местом из всех, где когда-либо жил. Эммет легко мог представить себе, что живет здесь вечно, полностью отдавшись рутинному распорядку. Он мог бы десятилетиями находиться в этих стенах. Он чувствовал себя здесь, как в подземном бомбоубежище, когда рассматривал свой настоящий дом в телескоп. Когда он под особым углом смотрел в больничное окно, то решетки чем-то походили на сетку, начерченную на линзах телескопа в бункере.

— Тебя выселили из квартиры, — сказал Джонатан. — Я пытался их остановить, но не смог. Кажется, домовладелец тебя ненавидит.

— Хорошо, — отозвался Эммет. Он еле сдержал невольную улыбку, вот-вот готовую озарить его бесстрастное лицо. «Тем более, значит, другого места, кроме этого, нет, — с удовольствием подумал он. Эммет постарался, чтобы его взгляд заволокло дымкой — пусть брат поверит, что Эммет переживает насчет квартиры. Однако сам он чувствовал облегчение, представляя себе квартиру пустой или, может, уже заполненной чужими вещами. — Все равно, это мертвое место», — вздохнул он про себя, надеясь, что все проблемы наконец, отступили.

— Не беспокойся. Вы с собакой можете жить у меня, пока не найдешь новое жилье. — Джонатан закурил и задумчиво подержал в пальцах дымящуюся спичку.

Эммет снял с полки красный глиняный сосуд. Одна сторона высотой дюйма три, другая на дюйм ниже — так криво обычно лепят дети.

— Смотри.

— Вот это мастер! — сказал Джонатан, стряхивая пепел.

— Он мой друг, — буркнул Эммет, вспомнив мальчика, который сидел за гончарным кругом.

— Прости.

Эммет знал, кто какую фигурку сделал. Он ни за что не сказал бы Джонатану, что глянцевая оранжевая собака — его собственное творение. Даже Луиза с Эмили не знали, что Эммет в последнее время зачастил в комнату творчества. Он ходил туда по утрам, когда все еще спали.

«Зачем он пришел?» — подумал Эммет, наблюдая за братом, который то так, то эдак скрещивал ноги. Джонатан перебирал глиняных животных и притворялся, что его интересует их дизайн. Он глубоко вдыхал дым сигареты, наполняя легкие до отказа, потом выпускал его короткими громкими выдохами, словно желая заполнить этими звуками тишину.