Сила притяжения

Брюс подошел к кровати и выудил из-под матраса пластинку. Прижал ее к груди, как щит.

— Не сдавайся, не сдавайся, — подбадривал Эммет, направляясь с Брюсом к музыкальной гостиной, где в чулане хранился проигрыватель. По праздникам медсестры ставили пластинки и распевали с больными гимны, как с детьми у костра.

Решимость Эммета постепенно ослабевала, но он знал, что если не сломает Брюса сейчас, то потом это уже не удастся. Он водрузил стерео на высокий стул, стоящий в центре комнаты, на ковре. Проигрыватель походил на тот, что был у Эммета в детстве. Он открывался, как чемодан, сверху — металлический динамик.

— На четвертой стороне есть секретный шифр, понятный немногим, — с видом заговорщика сообщил Эммет.

— Да знаю я, знаю. Нужно проиграть наоборот, с конца. Я узнал, когда читал про Чарльза Мэнсона.

— Так чего же ты ждешь? — спросил Эммет.

Брюс глянул смущенно, однако опустил иголку и потянул пластинку в обратную сторону.

— Ты плохо это делаешь. Нужно проникнуться и двигать быстро, как будто ты сам машина.

— Может, мы сначала обсудим? В смысле, я так много хочу узнать. Хотя бы в общих чертах.

— Все здесь, — сказал Эммет, указывая на неподвижную пластинку.

Брюс занес над ней руку, изящно, как танцор балета, и потрусил вокруг стула, набирая скорость, не отрывая пальца от зеленого бумажного ярлыка. Иголка скребла и скрежетала. Звуки совсем не напоминали слова — отдельные слоги и какое-то рычание.

— Бааа-ааа-ааа, — хрипела пластинка.

— Быстрее, быстрее, — погонял Эммет, подталкивая Брюса, чтобы звуки слились. Он ободряюще орал, а Брюс бегал вокруг стула. Кеды скользили по полу. Пряжка ремня болталась и гремела, как цепь. Брюс попытался придержать брюки свободной рукой, но потерял равновесие, брюки постепенно спустились к коленям и шлепнулись на пол, к лодыжкам. Показались Брюсовы любимые трусы с жучками, дремлющими на соломенных матрасиках. Они тоже сползли, и Эммет заметил щелочку между ягодицами, розовую, как усатая улыбка.

— Бааа-аа-аа-рой-баа-аа-аа, — скрипела пластинка.

— Помоги мне… Ну же! — вопил Брюс, в панике глотая слова.

— Быстрее, быстрее! — кричал Эммет, неустанно его подгоняя. «Что же я делаю? — в ужасе думал он. — Неужели мне нужно уничтожить его, чтобы самому освободиться?» Как сложится, так и сложится. Если войдет медсестра, Эммет сдастся, и Брюс выиграет. Если никто не войдет, Эммет будет давить на него, потому что иначе от Брюса не избавиться.

Никто не вошел. До обеда оставался час, медсестры возились с самыми тяжелыми пациентами, а остальных на время оставили в покое. Брюс потел и задыхался, будто скаковая лошадь на бегах. Он качался и терял равновесие, но не отрывал палец от пластинки. Он весь превратился в сплошное желание узнать секрет, зашифрованный на виниловом диске, и собрать скрип и скрежетание в единое слово.

— Разве ты не слышишь? — удивленно спросил Эммет.

— Ничего не понятно! — закричал Брюс, заливаясь слезами и потом. — Я не могу! У меня не получается быстро. Не получается!

Эммет не сразу его понял, слова Брюса то и дело прерывались всхлипами.

— Бааа-рой-бааа-баа-баа-дваа, — скрипела пластинка, почти красиво и нежно, точно голос умирающего оперного певца.

Эммет посмотрел на ковер. Он заговорил серьезно и разочарованно. Ветерок от мечущегося Брюса шевелил его волосы.

— Неужели ты не слышишь? — повторил Эммет так, будто это проще простого. — Ну, прислушайся: все здесь. Все есть магия.

Комната пульсировала от пыхтения.

— Бааа-рщй-ба-ха-рой-баа-баа-раа, — снова и снова пела пластинка. Мантра, или стон, или, может быть, гимн покою.

2

Крики ворвались в комнату откуда-то из коридора, безостановочное завывание, будто на поле, что открыто всем ветрам. Крики человека, которого убивают. Потом топот бегущих ног.

«Кто-то умирает, — подумал Эммет, вставая из-за стола. Он выглянул за дверь. Ему в лицо ударил тяжкий воздух. Эммет ухватился за дверной косяк, чтобы не упасть. — Что такое?» — испугался он, прислушиваясь к нестерпимо усиливающемуся вою — такого Эммет никогда не слышал, это было страшнее криков пациентов, которых волокут в изолятор. Ярость заполнила все здание — еще немного, и стены потрескаются.

Вдоль коридора в раскрытых дверях стояли пациенты, вжимались в проемы, словно опасаясь землетрясения. Мимо прошли два крепких санитара с мокрыми полотенцами в руках. Они на ходу успокаивали испуганных людей, вроде дружелюбно, только очень уж целеустремленно несли свои полотенца, будто прятали в них ножи.

— Ааааааа…

Крик раскатом грома пронесся над головами.

— Ааааааа…

Эммет попытался догадаться, кто кричит, но у крика не было личности — сплошной страх. Не было и обычных признаков голоса: ни тембра, ни модуляций. За месяцы жизни в больнице Эммет понял, что любой крик звучит анонимно, высоко или низко, в зависимости от пола. Этот был мужским.

— Ааааааа…