Silentium! (СИ)

До крови закусывая губы и дрожа под телом Макса я, тем не менее, больше всего ненавидел не его и даже не мразей, которые всё это спланировали. Мне хотелось убиться от своей собственной никчёмности. В конечном счёте до меня, раздираемого чужим пульсирующим органом, наконец-то дошло, что все беды в моей жизни происходили из-за того, что я на самом деле был дефектным.

Будь я нормальным, возможно Макс и не посмел бы ко мне притронуться. Но он, как и все остальные, видел во мне лишь безмолвное существо, которое было не так страшно смешать с грязью, потому что оно ничего не могло сказать о своей боли. Даже пёс Макса и то подавал голос, чтобы показать, что ему было плохо. А что мог я, кроме как беззвучно плакать?

Выходит, я правда был ничтожнее собаки.

Кровотечение не было настолько сильным, чтобы потеря крови могла привести к летальному исходу, и я хотел, чтобы, когда всё это закончится, меня не стали оставлять в живых. Я надеялся умереть, чтобы мне больше никогда не приходилось открывать глаза и видеть убогость окружающего мира со всей царившей в нём бесчеловечностью.

Что бы со мной ни происходило раньше, прежде я не доходил до мысли о том, что хочу лишиться жизни. Но сейчас, уничтожаемый единственным человеком, которому смог довериться, я наконец ощутил всю ничтожность своей жалкой жизни.

Макс продолжал терзать мою плоть, и в отвратительных хлюпающих звуках я думал о том, что было бы намного лучше, если бы я уже давно наложил на себя руки, а не терпел столько лет издевательства в свой адрес.

Ради чего я столько терпел? Почему… Зачем… Для чего…

— Если ещё раз попадёшься нам на глаза, пидор, мы тебя убьём, — резкий голос проник в моё помутневшее сознание.

Железная дверь гаража с лязгом поднялась и опустилась.

Я не знал, сколько времени прошло. Всё моё тело онемело, и, оказавшись в полной темноте, я ничего не понимал. Я чувствовал только до костей пробирающий меня холод и чувство полного одиночества, которое было тяжелее, чем когда-либо прежде.

Двое извращенцев ушли, и Макс обессилено упал на меня. Уткнувшись в мою грудь, он в голос зарыдал.

Где-то рядом лаял Подлец. Я слышал скрежет его когтей и то, как он напрыгивал на спину Макса, пытаясь заставить его встать с меня. Но парень лишь ещё сильнее прижимался ко мне и в перерывах между завываниями сиплым голосом бормотал: «Прости… Артур… Умоляю, прости меня».

Я никак не реагировал на него. Слушая в кромешной темноте, как он кричит, словно раненое животное, я просто ждал, когда его истерика пройдёт. Ждал, чтобы уйти и никогда больше с ним не пересекаться.

Наконец поняв, что с меня стоит слезть, Макс сел рядом и зажёг фонарик на телефоне. Трясущейся рукой он дотронулся до моего лица.

— Сейчас, потерпи… Я отведу тебя в больницу.

Он попытался поднять меня на руки, но я заехал кулаком по его скуле. Из-за пережитого моё тело, словно проткнутое насквозь раскалённым штыком, больше не воспринимало боль, и я даже не заметил, что из-за нанесённого удара костяшки моей руки онемели.

Когда я встал на ноги, меня повело в сторону. Макс, нисколько не обративший внимания на разбитую щёку, хотел поддержать меня, но я вновь оттолкнул его руку. Всё же сохранив равновесие, я поднял голову и посмотрел Максу прямо в глаза. Вкладывая в свою мысль силу всего своего страдания, с которым теперь был вынужден жить, я произнёс одними губами: «Ненавижу».

— Артур…

На трясущихся ногах я вышел из гаража и ни разу не обернулся.

* * *

После случившегося я не наложил на себя руки, как думал изначально, и даже не стал физически калечить себя из-за вновь приобретённого презрения к себе. Но я больше и не жил, а скорее существовал.

Жизнь была ко мне безразлична, и я стал равнодушен к ней в ответ.

Я взял больничный на работе, но понимал, что уже вряд ли когда-либо снова появлюсь в училище. Выходить из дома стало невыносимо, и я планировал вернуться к удалённой работе.

Когда-нибудь планировал вернуться.

В ту ночь, когда я пришёл домой, я допил наполовину полную бутылку коньяка, оставшуюся в моей квартире с наших с Максом посиделок. Мой истощённый двумя бессонными ночами и истерзанный насилием организм воспринял крепкий алкоголь одновременно и как долгожданное лекарство от боли, и как снотворное в одном флаконе. Меня даже не затошнило, и я забылся пьяным глубоким сном.

Я проснулся только к полудню и, мучимый диким желанием опохмелиться, оторвал от дивана своё соломенное тело, чтобы сходить в магазин, и даже не закинул в себя ничего в качестве завтрака.

С того момента, как я купил первую бутылку, дни слились в замкнутый безусловный цикл [в программировании: вид цикла, выход из которого не предусмотрен логикой программы].

Я больше не спал, но и не бодрствовал. Время, сначала разливаемое по стаканам, стало утекать прямо из горла бутылок вместе с их спиртовым содержимым. Я пил и топил отголоски произошедшего в алкогольном дурмане. Только доводя себя до состояния помутневшего рассудка и полного онемения всех конечностей, я мог ничего не чувствовать и ни о чём не размышлять.