Silentium! (СИ)

Как бы я ни относился к этому парню, я не находил в себе сил для того, чтобы взвалить на свои плечи груз подобного бремени. Вероятно, люди с врождённым чувством справедливости сочли бы, что я запуган или же не верю в работу правоохранительных органов, оттого и поступаю неправильно, отказываясь от того, чтобы виновный получил законное наказание. Однако моё нежелание упекать Макса за решётку было связано исключительно с убеждённостью в том, что смысл любого наказания заключается в том, чтобы преступник получил возможность переосмыслить сделанное, а вовсе не в том, чтобы он был уничтожен и растоптанный в пух и прах окончательно лишился последнего шанса на исправление совершённых ошибок. К тому же, если быть до конца честным, даже на интуитивном уровне я не мог назвать Макса преступником. Его бывшие кореша были преступниками, вероятно, некоторые из тех, кто издевался надо мной в школе, тоже могли считаться преступниками, но Макс вовсе не был опасен для общества, как и едва ли был виноват в том, что судьба сделала его слабым, из-за чего он стал подвержен инстинкту во что бы то ни стало выжить и сохранить то, что ему дорого. В конечном счёте кто-то судит человека по его словам, кто-то — по его поступкам, я же думал, что намного важнее мотивация, стоящая за тем, что люди говорят и делают.

Максу не нужно было изо дня в день повторять мне о своём раскаянии или же продолжать опекать меня, чтобы заставить поверить в то, что он сожалеет и действительно корит себя за содеянное. После моего нервного срыва с провалившейся попыткой выставить Макса за дверь, когда он ещё на несколько дней остался в моей квартире и я почти полностью восстановился, даже с туго соображающей головой я мог заметить в этом парне страдание, которое по глубине вполне себе могло сравниться с моим собственным. Оно читалось в каждой линии его ещё более осунувшегося лица, запавших покрасневших глазах и подрагивающих руках, тремор которых передавался мне самому, когда Макс прикасался ко мне при той или иной необходимости, если требовалось помочь мне добраться до ванной, поставить капельницу или же покормить меня. При этом я видел, что на самом деле он вообще боялся лишний раз дотронуться до меня, словно каждое касание могло принести нам обоим ещё большую боль. Парень в целом всячески пытался скрыть своё присутствие, в основном проводя время с Подлецом на кухне. В какой-то степени я даже поражался переменам в характере Макса. Прежде вспыльчивый и острый на язык, он стал прозрачнее призрака, практически не разговаривал и выглядел таким поникшим, будто ему уже было не суждено когда-либо вновь обрести плоть и кровь.

Наверное, Макс не придавал значения тому, что я пришёл в ярость из-за его стремления отправиться на зону, ровно как и не воспринял всерьёз последовавший за этим поцелуй. Было очевидно, что он действительно не мог простить сам себя, поэтому нисколько не рассчитывал на возможное позволение оставаться рядом со мной дольше, чем это было нужно, не говоря уже о чём-то большем. Убедившись, что я могу здраво мыслить и моей жизни по крайней мере в физическом плане больше ничего не угрожает, через пару дней Макс ушёл сам. Перед тем, как покинуть мою квартиру, он оставил на моём столе приличную сумму денег, чтобы я смог оплатить проживание на следующий месяц, и новый мобильник. Разумеется, я его об этом не просил, но с досадой понимал, что у меня не было никакой возможности брезговать оказанной помощью. Ноутбук всё ещё пребывал в раскуроченном состоянии, что не позволяло мне найти подработку для быстрого пополнения пропитых средств, да и я в общем-то не был уверен в том, что уже смогу оживить устройство после того, как оно было мной «затоплено». Телефон же меня мало интересовал, но из любопытства я всё же его проверил. Макс забил свой номер и написал в заметках: «Ты в любой момент можешь передумать с заявлением. И пиши если тебе что-нибудь понадобится пожалуйста». Я лишь горько улыбнулся этому сообщению и больше не брал в руки телефон до сегодняшнего дня.