Сильная личность

Этот спор утих почти в полночь. Каждый из спорящих остался при своем мнении и, кажется, не испытывал неприязни к оппоненту. Все тот же студент-восточник (случайный разжигатель спора) вспомнил про Лену и предложил в последний раз выпить за ее здоровье. На улице наша пестрая группа разошлась в разных направлениях. Кое-кто уехал на машинах, забыв картинно проститься с теми, кто заспешил в метро. В вагоне расслабленная Света то и дело роняла голову на мое плечо. После трех попыток вернуть себя в вертикальное положение она привалилась ко мне окончательно. Волосы ее приятно пахли. В столь быстром ее успокоении были виноваты фруктовые ликеры, которых на дне рождения было пять разновидностей. В своем нормальном деловом состоянии Света удостаивала меня скользящими прикосновениями лишь в случаях демонстрации каких-либо примеров. Так она дотронулась губами до моего носа, чтобы я почувствовал клубничный запах ее бесцветной помады, купленной в Англии. А однажды она провела ладонью по моим ягодицам, утверждая, что с такой комплекцией мне нечего бояться появления лишнего веса. Все эти демонстрационные прикосновения не трогали меня совершенно – я знал, что потребности любить Света не испытывала. Она нуждалась в человеке, подвластном ее нравоучительным воздействиям. После приезда из Англии дружеских разговоров за бутылочкой ей стало не хватать. Ей понадобились серьезные назидательные беседы, переходящие в жестокие споры. В них она начисто разбила своих друзей и подруг. Ее знакомые оказались людьми мелкого калибра: без глубоких идей, без знания языков, без желания слушать ее советы. Обеспеченное мещанство Свету не устраивало. Деньги для нее имели чисто деловое значение. Она бредила идеей открытия своей лингвистической школы.

В ночном метро я лишний раз убедился в том, как сильно я к ней привязан, к ней, избравшей меня предметом своей интенсивной критики. При этом я испытывал к Свете чувство, стоящее между дружбой и любовью. Иногда оно выражалось в достаточно резкой необходимости присутствия рядом с ней. В этом чувстве был минимум физического влечения. Ее физиология была мне чужда, как, впрочем, и моя – ей. Мне не нравилось ее бледное, как будто малокровное лицо. К тому же она пользовалась бесцветной помадой, что в применении к ее бесцветным губам было абсолютно неверно. До лондонского периода жизни Света красилась обычной помадой, преимущественно темных цветов. Отпечатки напомаженных губ она оставляла на чашках из-под кофе, выпитого у меня на Обводном.

Я проводил Свету до подъезда. Уставшая от людей и ликеров, она молчала всю дорогу. В фойе метро, заметив, что ночь была очень светлой (стоял июль), она неожиданно сказала: “А хорошо сейчас в Летнем саду!” За время нашего знакомства это было ее единственное лирическое отступление.

Из Англии я получил от Светы два письма, написанные в официально-деловом стиле. В конце второго письма она признавалась, что ей легче писать по-английски, но пишет она по-русски, дабы, цитирую, “вести разговор на равных”. (Мой английский она критиковала беспощадно). По двум письмам у меня сложилось слабое представление о ее британской жизни. Ее новым увлечением стало кино. Она познакомилась с молодым режиссером, предложившим ей роль в короткометражном фильме. Не исключено, что мечту об открытии лингвистической школы в ней вытеснила мысль о карьере киноактрисы.

В моей комнате Света оставила две вещи. Она забыла какой-то роман Лимонова с карандашными пометками на полях и шелковый шарф, который при переезде с Обводного канала я отдал соседке-пенсионерке.

-2-

Университет я закончил в 93-м. Полгода проучился в Гамбурге в университетской лингвотеке (учил немецкий), пару месяцев провел в Берлине в яркой художественной массе из восточной части столицы.

Потом настали другие времена. От студенческих лет остались воспоминания, а родной факультет и Обводный канал иногда заплывали в мои сны в самых неожиданных и абсурдных вариациях.

Я жил в Калининграде. Два раза женился, два раза развелся. Работал в местных газетах, сотрудничал с рекламными агентствами. Искусство улетучилось из моей жизни вместе с сочными питерскими персонажами. Папки с абстрактными акварелями и рассказами лежали в гараже среди пластов вещественного хлама, которому дома нет места, а в гараже всегда найдется.

После окончания университета в Питере я был два раза. Последний раз в позапрошлом году. Месяц назад мне на фэйсбук написал Третьяков. Он решил собрать наш курс спустя двадцать лет после выпуска. Из переписки в соцсетях следовало, что около двадцати выпускников и соберутся.

Встреча была назначена в кафе на 5-ой линии. До визита на Васильевский я побывал на факультете. От его старого облика, воняющих на весь коридор туалетов не осталось и следа. В аудиториях было чисто. В буфете подавали приличный кофе. Вот только студенты производили впечатление посторонних личностей, которых сюда занесло по острой необходимости.