Сильнее бури

Солнце висело над горизонтом. Умурзак-ата, вступив в междурядья своего участка, широко, равномерно взмахивая кетменем, двинулся навстречу солнцу. Земля мягко приникала к стеблям хлопчатника, листья чуть колыхались, как под дуновением ветерка, из-под листьев задорно, приветливо поглядывали на старика белые, розовые цветы. Порой Умурзак-ата задерживался, разбивал кетменем почву вокруг упрямого сорняка гумая, выбирал руками из земли длинные белые корни и шел дальше. Идти становилось трудней. Рубашка взмокла, а старика почему-то знобило, ноги казались ватными, и все сильней ныло левое плечо. Солнце стояло уже высоко, жара стала тяжелой, оглушающей. Земля прогрелась, и под ударами кетменя взлетала пыль.

Скоро старик почувствовал себя обессилевшим. Он остановился. Посмотрел в сторону неутомимых тракторов, с горечью подумал: «Когда же мы и кетмень заменим машиной? От омача 1 вон давно избавились, молодежь даже не знает, что это такое. А кетмень… Привык я к тебе, дружок, а рад-радешенек был бы с тобой распроститься. Всю руку отмахал!»

Неожиданно над самым его ухом раздался знакомый хриплый голос.

- Салам алейкум, ата!..

Умурзак-ата вздрогнул, обернулся и увидел Гафура. Несмотря на жару, Гафур был одет в ватник, тот самый, в котором приходил когда-то к Муратали. Глаза хитро, торжествующе прищурены, под носом, двумя пиявками, чернели небольшие усы, а под усами змеилась улыбка, в которой были и приветливость, и тщательно скрываемое злорадство. Гафур почтительно приложил руки к груди и повторил: .- Салам алейкум, дорогой родственник!

- Алейкум ассалам, - ворчливо откликнулся Умурзак-ата.

- Я слышал, вам нездоровилось? ;- А ты, наверно, очень желал бы этого?

- Ай-ай, - с мягкой укоризной сказал Гафур, - зачем обижаете родича? Вы уже старый человек, не годится вам идти по стопам дочери.

- В твоем звене уже обеденный перерыв? - насмешливо осведомился Умурзак-ата,

Гафур вздохнул:

- Всех дел не переделаешь! Я ведь, по милости вашей дочки, в тюрьме сидел. Здоровье подорвал… Чуть поработаешь, поясницу ломит. - Он, охая, потер поясницу, а Умурзак-ата потянулся было к плечу, но тут же опустил ладонь на ручку кетменя: не хотел показывать Гафуру, что ему нездоровится. Гафур торопливо проговорил: - Но я работаю. Изо всех сил! А сейчас гляжу: мой старый друг, Умурзак-ата, кетменем машет. Дай, думаю, пойду справлюсь о его здоровье. - Он вгляделся в лицо Умурзак-ата и с лицемерным сочувствием зацокал языком: - Ай, ай! Плохо, очень плохо выглядите. Как это дочь отпустила вас из дому?

- Дочь мне не нянька.

- Да, да, не нянька… А старому, как малому, как раз нянька нужна. Смирная, послушная дочь ему нужна, чтоб заботилась о нем, а не порочила его доброе имя.

- Иди работать, Гафур, - тихо попросил Умурзак-ата, - не серди меня.

Спокойствие, которое он сумел сохранить в разговоре с дочерью, готово было вот-вот изменить ему. Руна его судорожно вцепилась в кетмень, перед глазами запрыгали, сливаясь в радужные круги, черные, красные мошки… Гафур, казалось, не замечал, что творится со стариком. Он достал из-за пазухи старую, словно изжеванную газету, побывавшую* видно, во многих руках и протянул ее Умурзак-ата.

- Не читали еще?

Умурзак-ата не пошевельнулся. Гафур, понимающе кивнув, спрятал газету оцять под ватник:

- Ага! Значит, читали. Вот ведь как получается: было время, дочь ваша не постыдилась упрятать за решетку родного дядю, а теперь сама выставлена на позор. Аллах справедлив!

- Позор тому, кто писал это! - не сдержавшись, выкрикнул старик. - Вспомни-ка поговорку: камень кидают только в дерево, отягощенное плодами. Дочь моя не дает покоя лодырям, тормошит ленивых да пугливых, потому на нее и наговаривают. Если уж эта кляуза по душе лентяям и ворам, значит нет в ней ни слова правды!

- Это кто же лентяй и вор?

- Тебе лучше знать.

Гафур скорбно сжал губы и вздохнул:

- Бог вас простит, ата. А я на вас не сержусь. Вы меня обижаете, а я не сержусь. Я добра вам желаю. Завалит вашу крышу снегом, сам приду его счищать. Хочу дать вам совет: уймите дочь, не то доконает она вас своими фокусами. - Он снова с участием оглядел Умурзак-ата и покачал головой. - Вон ведь как вас всех скрутило! Айкиз и Алимджан высохли, как голодные шелковичные черви. И поделом им, это им наказание за все их грехи. А вас мне жалко, ата. Поглядите, на вас же лица нет!

Умурзак-ата чуть приподнял над землей кетмень, словно хотел замахнуться им на Гафура, и, шагнув к нему, нрикнул слабеющим голосом:

- Прочь отсюда, шакал! Не будет тебе в нашем колхозе поживы. Ни тебе, ни твоей стае! Шакалы боятся огня. А огонь наших сердец… огонь наших сердец - чистый и яркий…

Гафур уже не слышал этих слов. Довольный, что отвел душу, он поспешил к своему участку. С его лица не сходила мстительная, торжествующая усмешка.