Сильнейшие

Подросток бродил мимо камней, рассматривая — намалеваны творения дикарей были без всякого порядка. Сзади Седой подошел. Все еще жутковато было, когда дикарь вот так становился рядом, и то ли на камень смотрел, то ли на самого Огонька, в затылок.

— Кто это? — Огонек тронул пальцем очередную картинку. Неприятный рисунок… существо похоже на энихи, но морда напоминает человеческую…

Почти членораздельно прозвучало:

— Харруохана.

Огонек глянул Седому в глаза, а тот кивнул, и повторил слово. Указал пальцем на небо, черное и прозрачное. Потом указал на плотный, слегка шевелящийся лес.

Слово… насколько подросток научился понимать их немудреную речь, оно состояло из слов «ночь» и «нести». Огонек вновь вопросительно поглядел на рууна. Тот постучал темным пальцем по изображению, потом вновь указал на лес, потом очень живо изобразил зверя, разрывающего человеку горло.

Очень нехорошо стало — и мальчишка пододвинулся к огню, озираясь. Потом наконец рассмотрел — у изображенного зверя глаза были синими… пятнами давно высохшей голубой глины.

С трудом сглотнул — и смотрел, не отрываясь, на грубый рисунок. Потом нашарил за спиной лист папоротника, сорвал и прикрыл изображение. Челюсть как онемела — рот не открыть. Но выдавил сипло:

— Да, ты прав… Его имя — Ночь, и он приходит, когда пожелает. Значит, он бывает и здесь…

Седой ничего не понял — шумно выдохнул и ушел.

Открытие не порадовало. Что ж, на что Огонек рассчитывал? Недалеко. Что бы ни сказал там, в Астале, Къятта своему брату, тот, видимо, решил отпустить игрушку. Но, появившись тут — что он сделает?

Нет, вслух сказал Огонек, тряся головой, чтобы отогнать видение. Дважды видел его зверем… и первый случай запомнит на всю жизнь. Но сколько можно бежать — и куда?

Поначалу чуть не ударился в панику, увидев, как в небе, почти задевая верхушки деревьев, покачивается легкое не то существо, не то облачко… длинное, похожее на маховое перо. Вспомнил — после подобного гостя эльо был найден мертвым… И от Кайе слышал про непонятных летунов этих. Неприятное слышал.

Огонек кинулся было прочь сломя голову, все равно куда — но прятаться было некуда толком, и он затаился под корнями огромной сосны. А дикари занимались своими делами, на небо едва глянули — мало ли что болтается в вышине!

И Огонек вернулся, когда опасный гость улетел.

В следующий раз вел себя поспокойнее.

«Перья» редко залетали сюда — за три сезона Огонек лишь трижды видел их. И не наблюдал страха среди лесных дикарей — словно облако летело по небу, облако, которое можно было поманить за собой или попросту не обращать на него внимания. «Перья» были весьма любопытны. Кружились над котловиной, порой спускаясь почти к самым краям ее.

Глядя на парящие полупрозрачные силуэты, Огонек вспоминал пчел — если люди начинали кричать, махать руками, пытаться отогнать или убить жужжащее насекомое, те сердились и жалили больно. Но опытные — умели доставать мед из глубоких дупел… и ни одного укуса не было на их коже.

Страх, вспоминал Огонек. «Перья» иные, чем тот, кто говорил — не показывай страха. С ними нужно уметь обращаться. Но и с тем — тоже…

И бегущие по земле огни — мальчик видел их часто, особенно перед грозой — не вызывали у дикарей особого опасения.

— От них может загореться лес! — пытался подросток втолковать Седому, но тот, с трудом уловив тревоги мальчишки, дал понять — не беспокойся.

Огненные шарики и впрямь порой поджигали траву — но либо сами гасили это пламя, либо не мешали это сделать дикарям. Те заметно опасались огня, но последствия визита «шариков» убирали на диво ловко. После огненных гостей на траве и земле оставались причудливые узоры — кольца, одиночные и соединенные сложной вязью, будто прихоть-игра неведомого могущественного существа.

А еще Огонек с удивлением понял, что все члены племени дикарей связаны между собой непонятными нитями. Они знали, где искать того или другого — даже не читая следов; они тревожились, когда кому-то из них грозила опасность; они предвидели не только погоду, но и нашествие хищников, например — или приход чужаков. И о том, что приближаются хору, они знали заранее.

Слишком глупые, считал Огонек. Но порой завидовал им — ему бы такую чувствительность… И при всей несомненной дикости рууна — огни тин и «перья» не трогали их… Может, брезгливость тому виной?

Порой и сам начинал чувствовать — вот скоро тот или иной из членов племени пойдет на тот или иной конец котловины… впрочем, озарения эти не радовали — толку от них было мало, и жизнь они не скрашивали ничуть.

В стойбище было грязно.

Часто он уходил и валялся на траве, среди зарослей высоких цветов с мелкими розовыми головками и сладким соком стеблей.

Порой, откидывая за спину тяжелую неряшливую косу, жалел — нечем ее отрезать… и как следует вымыть, расчесать тем более нечем.

Он привык говорить сам с собой. Живя с эльо, все больше молчал… а после южан отчаянно нуждался в обществе. Но дикари на роль собеседников подходили мало.