Сильнейшие

Игрушки… вспомнил, как лепил из глины фигурки — забава. Что там сказала Атали, и те, глупые мальчишки из Тейит? Мысли пошли цепляться одна за другую. Питомцы Асталы — иные, им плевать, кто послужит радости — выпустить пламя.

Правда, пока угрозы не было вроде. Кроме одной — пламя рвется наружу, причиняя сильную боль — уж ее-то Тевари чувствовал. А если устанет, не выдержит? Когда заливают пожар, не выбирают воду.

«Он никогда не подумает так».

«Ты же подумал. А уж он-то! Сравнил. Южане берут все, что хотят, а при Ши-алли он не причинит тебе вреда. То есть… не спалит, как сухую былинку. Значит, перед собой не нарушит данного обещания — о защите. Вот и попробуй ему объяснить. И лучше раньше, чем позже, потому что его «хочу» уже никто и ничего не объяснит. И не удержит».

Напряженно следил за Кайе, едва тот появился на стоянке. Выглядел он усталым, измученным. Это и Тумайни заметила — подошла, заговорила. Напрягший слух Огонек уловил: отдохни… Мотнув головой не то в знак согласия, не то с обычным «не тронь меня», он отошел к дереву, по пути срывая орехи с ветки. Остановился недалеко от ручья. Вытянул руку, пытаясь накормить с ладони дикую белку. Та пугливо описывала круги по стволу, понемногу приближаясь к руке. Огонек в очередной раз пристально всмотрелся в него. В очередной раз почувствовал страх. Не мальчишка уже перед ним. Взрослый. Подошел, стараясь не наступать на хрусткие сучки. Услышал голос, чуть-чуть надломленный, тусклый:

— Скоро вернемся в Асталу…

Тевари отвел глаза. Потом понял, что юноша смотрит на него.

— Боишься? Теперь-то чего? Северяне вряд ли помчатся через всю Лиму сводить счеты с тобой. А тебе лучше быть под моим присмотром.

— А еще лучше не быть совсем.

— У меня не так много друзей, чтобы бросаться ими. — Он оставил белку в покое.

Друзей?! Огонек вновь промолчал.

— Къятта?

Мальчишка вздрогнул, словно скорпиона ему за шиворот бросили.

— Он… и он тоже.

— Я знаю, что ему сказать. Что-то еще?

— Да…

Огонек отвел взгляд и принялся рассматривать глиняный домик ручейника.

— Прошу тебя… Дай слово, что никогда не попробуешь перейти границы того, что есть.

— Обещания не требуют у Сильнейших.

— Тогда я вернусь в Тейит…

— Никто тебя не отпустит.

— Не все можно удерживать силой…

— И как же уйдешь? — положил ладонь Огоньку на плечо, мягко, словно лапа ихи легла — только научен уже был. Эта ладонь вмиг каменной станет… лишь рискни шевельнуться.

— Ты можешь и тело, и мою жизнь удержать… но не душу. Ты хочешь, чтобы я стал… жалкой тенью себя?

Руку убрал, сказал недовольно:

— Что за бред ты несешь?

— Потому что… — он глубоко вдохнул. — Я наслушался о южных обычаях. Считал, что северяне сошли с ума… а потом стал понимать, что они правы. Вы и в самом деле такие. А ты рано или поздно поймешь, подумаешь — по крайней мере, твой огонь мне теперь вреда не причинит.

Кайе долго не откликался. Потом произнес тяжело, чужим голосом:

— Я думал, в тебе меньше северного. Значит, считаешь меня таким?

— Ты… для тебя ведь все неразрывно. Ты будешь делать то, что захочешь… и не задумаешься, хочет ли этого другой. Ты сам не умеешь останавливать себя. А если пытаешься — это бьет по тебе. Я понимаю твоего брата. Именно это он и пытался сказать мне тогда в подвале…

— А, так вы еще и разговаривали!

— Да, и он сказал мне большее, чем я мог рассчитывать узнать. А еще, я знаю… Если дашь ты слово, то исполнишь.

— А пошел ты! — очень грубо отозвался тот, и, похоже, едва сдержал более крепкие выражения.

Наконец сказал, глядя мимо полукровки и сжимая руку в кулак:

— Я хочу тебе добра. А ты… — Он явно был в бешенстве, и Огонек не понимал, почему. Ведь ничего обидного не сказал. Напротив… просил, как более сильного. Отозвался:

— Мы часто по-разному понимаем добро.

— Я достаточно обещал тебе. И не стану еще — особенно ради подобной чуши. Хватит.

— Тебе так дорого осознание собственной исключительности? Не желаешь поступиться и малой частью?

— Малое влечет за собой большое.

Сухо добавил:

— Кажется, пока тебе не на что было жаловаться!

Тевари встал, прошел несколько шагов по мягкому грунту. Повернулся и проговорил очень ровно:

— Нет, Дитя Огня. Мне не на что было жаловаться. И сейчас у меня есть друзья, никого дороже их… но я не с ними — с тобой. Ты спрашивал… Я всегда отвечал открыто, и часто не то, что тебе хотелось услышать. Если когда-нибудь ты пожелаешь спросить — ответ будет тот же. Если не пожелаешь, и просто поступишь по-своему, я умру. Ты вел меня по самому краю — и достаточно было легкого толчка. Ты не сделал его. Не сделай.

Быстрыми шагами ушел; солнечные пятна сияли на устилающей землю хвое, словно пятна на шкуре олененка.

* * *

Копыта грис скользили по глине; уставшее, животное отказывалось повиноваться. Но девушка понукала грис, пока та не свалилась на склоне, поросшем скудной сероватой травой. Девушка успела соскочить, чтобы не оказаться придавленной мохнатой тушей. Но и тогда — дергала за узду, кричала, пытаясь поднять обессилевшего скакуна. Закрытые, печальные веки грис еле подрагивали, морда была вся в пене.