Сильнейшие

— Но я… — Огонек вцепился в руку, лежащую на его плече, словно утопающий в плывущую мимо ветку. — Эльо, пожалуйста! Я хочу жить! Защити меня — ведь ты можешь! Ты можешь?!

— Я-то? — тихо спросил тот, глядя непонятно. — Ты знаешь, кто я?

— Нет, эльо… откуда??

По лицу юноши словно тень пролетела:

— Нет? Ну и ладно. И не надо!

Скомандовал:

— Идем!

Огонек, весь дрожа, послушно последовал за ним. Вышли в сад, прошли по пустым дорожкам. Пару раз в отдалении мелькнули человеческие фигуры — кланялись. Огонек не видел ничего вокруг — был слишком напуган. Только бабочек и разглядел — огромных, с отливающим сине-зеленым крыльями.

Остановились у скамьи.

— Сядь, — Кайе и сам сел, потянул за собой.

Огонек присел на краешек. Ему хотелось держаться подальше — слишком уж страшно стало от взгляда южанина. Но тот все же был добрым с ним… надолго ли это?

— Да, эльо…

— Это северное обращение. У нас говорят — али… Но меня можешь звать по имени, да, так и зови.

Развернул Огонька за плечи, взглянул в глаза.

— Что ты такое? Я не знаю. Неважно, что ты ничего не помнишь. Их айо и уканэ тоже сильны. Они могли подослать тебя… скажем, убить меня, или брата. А ты и знать не будешь до времени…

Кайе говорил отрывисто, с требовательным напором. Огонек чувствовал — словно язычки пламени пробегают по коже, словно слишком близко он сел к костру. Стало трудно дышать, и сердце словно чья-то ладонь сдавила.

— Что с тобой? Ты прямо позеленел.

— Я… мне тяжело… горячо, — выдавил мальчик, невольно отодвигаясь. — Что это?

— Ах… То, что вырывается из глубин и поглощает тебя самого. Те, эсса — холодные… как снег на вершинах гор. Даже ненависть их холодна. А мы — пламя. Темное пламя. Темное, потому что не видно его. Ты понимаешь?

— И ты, али?

— И я, — зрачки загорелись, лицо вспыхнуло — и снова стало бронзово-коричневым: — У нас разрешено многое… пища Огня.

— Из глубин… да, это я могу понять, — Огонек смотрел в его глаза, не шевелясь, — эльо, я не хочу умирать…

— Мало кто хочет. Хотя многие из нас и умирают с восторгом — это ведь тоже… захватывает.

— Я еще и не жил толком, эльо… И ведь я ни в чем не виноват… Но что же мне делать, Мейо Алей?! — тихо, но отчаянно воскликнул Огонек.

— Спроси кого другого! А еще есть древняя запись, — безжалостно продолжал тот, — о полукровке, что развяжет кровавую бойню. — И ведь верят некоторые! А ты полукровка по виду…

— Но я не хочу ничего плохого… али, что же мне делать? — повторил умоляюще.

Внезапно тот сжал его плечи, с неожиданной силой, скорей подходящей человеку гораздо старше и массивней. Острые ногти впились в кожу.

— Еще кое-что скажу. Мой отец погиб в тех местах, откуда пришел ты. Почему совпало? Слухи ходили, что там была какая-то башня.

Запрокинул мальчику голову, пристально глядя в глаза. В его же глазах прыгали непонятные искорки, словно от костра.

Огонек тоже смотрел ему в лицо.

— Значит… что бы я ни сказал, это ничего не изменит. Тогда, пожалуйста, не играй со мной.

— Даже не думал, — сумрачно откликнулся Кайе, и оттолкнул Огонька, резко, почти грубо. Но чувство угрозы, исходящее от южанина, погасло; кажется, и не было ничего. — Да если бы я хотел… Только решать все равно деду. А он не больно доверчив.

— Не поверит тому, кто смотрел мою память?

— Кому?! — такое неподдельное изумление было в голосе, что Огонек не решился переспросить, что же тут удивительного. Он и так совершает промах за промахом.

— А если сказать что я… ну… сумасшедший?.. дурачок, как вы на дороге подумали? головой ударился, вот все в голове и смешалось?

Тот фыркнул по-мальчишечьи.

— И мы без мозгов? Ладно дед, Къятта…

Задумался и сказал, явно о брате:

— Он и так-то эсса не любит, а уж после того, на дороге…

Помотал головой:

— Может, память вернется… да нет, какое там. — Положил руку Огоньку на плечо, словно и не отшвырнул только что; проговорил иным тоном, почти веселым: — Так даже забавней. Ты нравишься мне… хоть ты и совсем ненормальный.

«Я нормальный, — подумал Огонек, — Я понимаю. Как скоро тебе станет скучно возиться со мной?»

Отвернулся, пытаясь рассматривать бабочек, но глаза почему-то упорно становились влажными, как ни смаргивал. Ни о чем просить больше не стал.

А Кайе тронул пальцами его мокрую щеку, хмыкнул и продолжал уже задумчиво:

— Не реви. Я бы на север тебя отпустил, да как? С послами? Видел я этих крыс, ну их… Ты куда лучше. Да и поздно, уехали. Может, и хорошо, что без памяти. Пока будешь со мной. Не боишься?

— Смерти я боюсь больше…

Южанин смерил Огонька взглядом. Внезапно криво усмехнулся, сжал его пальцы, вскинул другую руку и сжег бабочку на лету.

Огонек только охнул… то оружие, вспомнил он. Но когда Кайе успел его достать? Только что руки были пусты. И снова пусты… Хотелось бежать, но он заставил себя сидеть смирно — на расстоянии вытянутой ладони, так близко… Ведь тот не станет звать молнию, рискуя опалить себя, верно??

Кожа юноши была горячей. Огонек вспомнил — а ведь так было все время, когда случайно касался его. Раньше не обращал внимания, был слишком испуган. А теперь осмелился спросить:

— Почему у тебя словно пламя под кожей? Не трудно так?