Сильные

Кру́тится вихрем ее подол,

Хвост ее клубится, как дым,
Как угли, сверкают во лбу у ней
Красные выпученные глаза
В ресницах, шильев железных острей…
Хоть бедовая грязнуха она,
Хоть страшная потаскуха она,
Но, спору нет – хороша!

«Нюргун Боотур Стремительный»

1. Есть надо молча

– Еще копченый муксун[108] есть, – острый коготь Чамчай указал на обшарпанную, криво висевшую дверь, что вела в кладовку. – Возьми, обжора.

Я что? Я пошел и взял. Вернулся за стол и продолжил есть. Прислонившись к дверному косяку, Чамчай смотрела, как я ем. Ну, не знаю. Юрюн жующий да Юрюн глотающий – то еще зрелище! Правда, мама тоже любила смотреть, как ее мальчик кушает. Чамчай очень старалась хранить неподвижность, но для нее это было пыткой. Интересно, она и во сне крутится-вертится? Хозяйничала Уотова сестра отменно: на кухне прибралась – я и не заметил, когда. Стол накрыла так быстро, что я ее чуть не пришиб. Юрюн-слабак понимал: хозяйка хлопочет, добра гостю хочет. А Юрюн-боотур ничего понимать не желал. Тварь! Когти! Мелькает? Угрожает. Плохая, кэр-буу! Как дам!..

Вот и дал без лишних разговоров.

Только скорость Чамчай и спасла. Увернулась, вылетела из кухни. Дождалась снаружи, пока я усохну. Высказала мне, что думает о боотурах, ушибленных на всю их расширенную голову. Айыы, адьяраи – все мы одним бревном деланы! Я кивал и размышлял о том, что жизнь рядом с Уотом кого хочешь превратит в визжащую молнию. Уот вам не Юрюн, от него увернуться – много прыти надо.

Я бы, например, не увернулся.

Покончив с боотурами, Чамчай принялась командовать. Вон миски стоят. Мясо там возьми. Лепешки – тут. На верхней полке. Черствые? Кто вопил, что кишки отходную поют? Размочишь, не облезешь! Чем размочить? Вода в берестяном ведре, у окна. Чистая вода, ключевая. Сама набирала. Молоко? Нет молока. Сливок тоже нет. Кого здесь доить, пленников? Кумыс? Обойдешься! Воду пей, здоровее будешь…

Стол пятнали застарелые потеки жира и крови. Хорошо, если только звериной. Миски в пыли: похоже, из них ели редко. Мясо полусырое, с явственным душком. Но разве это могло остановить голодного, голодного, очень голодного боотура? Хвала небесам, вода оказалась и вправду свежей. Заливая еду водичкой, я схарчил все, что дали, и глазом не моргнул. Видя мои страдания – хочу еще, а попросить боюсь! – Чамчай сжалилась, указала на кладовку с рыбой.

– Мы с твоей сестрой подруги.

Я едва не подавился:

– С Умсур?!

– А что тебя смущает? Ровесницы, учились вместе…

– Учились?

– Учились. Не всем же быть идиотами?

– Когда? Где? Чему?

– Давно. В прошлой жизни. Сейчас видимся редко.

Ну да, обе ведь – удаганки. Небось, колдовству и учились. Нет, все равно верится с трудом. Красавица Умсур и это страшилище?! С другой стороны, я с Уотом кумыс пил? Пил. За конями вместе ездили? Ездили. Чем мы лучше наших сестер?

– Одно дело делаем. Ось… – Чамчай запнулась, подбирая нужное слово. – Ось миров бережем. Умсур – сверху, я – снизу.

Вот откуда она про Нюргуна узнала! Плен, столб, Алып-Чарай…

– Так почему ты не у столба? Почему не бережешь?

– Не моя смена, – огрызнулась Чамчай.

Про смену я не понял, а переспросить не рискнул.

– Хочешь знать, какого рожна я с тобой связалась? Не ври, вижу, что хочешь. Ради Умсур, понял! Не хочу, чтобы у подруги брат погиб. Эсеха не спасла, так хоть тебя, дуралея…

Плачет? Адьярайша – плачет? Женщина! Женщина плачет. Брат у нее погиб. А я – балбес. Полено бесчувственное. Тесать меня, строгать, стружку снимать.

– Мне жаль. Ну, насчет Эсеха…

– Молчи лучше! Жаль ему…

– Нет, правда, жаль.

Вру? Не вру? Не знаю, как Эсеха, а Чамчай мне точно жаль.

– Моя вина, – удаганка отвернулась. – Не удержала…

Так вот о чем пел дедушка Сэркен!

– …порожденный в воинственный век,
Боотур подземной страны
Сквозь прожженный бубен сестры своей
Пролетел
И рухнул в водоворот,
В кипящую глубину…

– Ты прожгла свой бубен?

– Он лопнул. Ритм сбился, и Эсех… Откуда ты знаешь?!

– Дедушка Сэркен напел. Я тогда не знал, про кого он поет. Но если у тебя лопнул бубен, значит, ты не виноватая! Это все бубен…

И, желая отвлечь Чамчай от дурных мыслей, я не нашел ничего лучшего, как спросить:

– А где дедушка Сэркен?

– Уехал.

– Почему?

– Шумно, говорит, у вас стало. Творческий человек любит тишину. Вдохновение удрало, поехал искать. Я ему: оставайтесь! Вон вы какой бледный! Трясетесь, кашляете, пот со лба – ручьями. Куда вам в дорогу? Нет, уехал. Упрямый, хуже тебя! Просил, кстати, передать: он доволен. Получилось у него.

– Чем доволен?

– Мне не доложился! – озлилась Чамчай. – Доволен, и баста.