Сильные духом

— Эту информацию мы получили от наших осведомителей, которые сами принадлежат к преступному миру. Нам известны имена наемных убийц и сколько Хаас обещал им заплатить. Единственное, чего мы не знаем, — когда и как они планируют вас ликвидировать.

— Мне трудно представить, что кто-то хочет меня убить, — сказал потрясенный Фавер.

— Я их арестовал, за это меня отстранили от должности, а их выпустили. Но я думаю, Хаас заблуждается. Если вас убьют, партизаны спустятся с гор и начнут мстить.

— Вы так полагаете?

— Большинство из них совсем молодые ребята, не пожелавшие ехать на работу в Германию. Они считают себя солдатами, горят желанием убивать немцев. Если вас застрелят, это станет для них долгожданным сигналом к выступлению.

— По-моему, вы преувеличиваете.

Шапотель наклонился к пастору:

— Вы мне не верите?

— Не знаю.

— Что вы собираетесь делать? Вам нельзя оставаться в Ле-Линьоне.

— Однако мое место здесь. Здесь церковь, где я служу, люди, которым я нужен.

— Не будьте наивным. Незаменимых людей не бывает.

— Боюсь, в Ле-Линьоне я незаменим.

— Очнитесь же, ради бога! — не выдержал комиссар. — Речь идет о вашей жизни. И о жизни тех мальчишек, которые погибнут, мстя за вас, и о жизни заложников, которых повесят или расстреляют, если их месть свершится.

Пастор машинально кивал головой.

— Ну как мне вас убедить, что вы можете мне доверять? — Шапотель встал и начал шагать по комнате. — Видите, как промок мой плащ? Это потому, что у меня теперь больше нет не только пистолета и полицейского значка, но и служебной машины. Я приехал на поезде и от станции шел пешком.

— Понимаю, — сказал Фавер.

Шапотель задыхался от волнения:

— Если вам не жалко себя, подумайте о своей семье. Эти подонки вломятся в ваш дом, начнут стрелять во все стороны. Они ведь могут убить вашу жену и детей.

Фавер поднялся со стула:

— Сегодня вам уже поздно возвращаться в Лион. Где вы остановились?

— В гостинице возле станции.

— Вы ужинали?

— Нет.

— В таком случае прошу к столу. Ужин у нас скромный, но мы всегда рады гостям.

Они вышли в большую комнату, где пастор сказал жене, стараясь, чтобы она не заметила его волнения:

— Поставь, пожалуйста, прибор для мсье Шапотеля.

Позднее, когда детей уложили спать, Фавер под проливным дождем направился к церкви. В храме он зажег свечу, преклонил колени перед алтарем и, воздев руки, стал молиться. Он просил Бога вразумить его. Как ему поступить? Люди, которым поручено его убить, могут явиться в любой момент. Следует ли бросить свое служение и тех, кто нуждается в его помощи, и таким образом спасти свою жизнь? Или он должен оставаться на месте и смиренно принять все, что уготовил ему Господь?

В подобных случаях пастор привык молиться вслух, и сейчас он обращался к Всевышнему, как будто тот находился совсем рядом:

— Господи, я самый обыкновенный человек, но я хочу поступить правильно. Помоги мне, Господи. Что мне делать?

В прошлом Бог всегда отвечал ему — голосом, который Фавер слышал в глубине своей души. Когда перед ним вставала проблема, молитва давала ему возможность взглянуть на нее ясными глазами.

Он вспомнил, как взывал к Богу, когда в Ле-Линьоне стали появляться беженцы. Спасти первых трех-четырех было довольно легко, но он знал, что с каждым днем их число будет расти, что им некуда больше податься и что, если он сейчас же не захлопнет перед ними двери, скоро они будут приходить к нему тысячами. Пастор обратился за наставлением к Господу. И услышал, как Бог просит его — нет, повелевает ему — выполнить свой долг и принять этих бездомных, отчаявшихся людей. Фаверу не оставалось ничего другого, как смиренно склонить голову.

С тех пор он несет эту ношу. За четыре с половиной года войны через Ле-Линьон прошли тысячи беженцев, и для всех нашлось убежище. Ни одному не было отказано в помощи. Сегодня он вновь стоял на коленях и просил у Бога такого же ясного и четкого ответа. Бежать ему или остаться?

Фаверу казалось, что, если он скроется, выстроенное им прекрасное здание — скромная добродетельность, отличавшая жителей Ле-Линьона и соседних городков, — может разрушиться. Их дух может надломиться. В последние годы его прихожане часто шли на смертельный риск, и подчас казалось несправедливым взваливать на них дополнительный груз. Если его не будет, если некому станет крепить их решимость, возможно, многие из них предпочтут больше не рисковать и захлопнут двери перед теми, кто нуждается в помощи. И тогда окажется, что все его усилия были напрасны, что начатое дело брошено на полпути.

На жестком полу болели колени. В тусклом свете одинокой свечи алтарь казался недосягаемо далеким, как сам Господь.

Допустим, он убежит. Для него это значило бросить лишь наполовину исполненную миссию. Но в то же время он понимал: иного выхода нет. Разве мог он, убежденный пацифист, проповедник ненасилия, сознательно стать жертвой насилия, причиной кровопролития? Взять на себя ответственность за смерть других людей, которые поплатятся жизнью, пытаясь отомстить за него.