Силоам

— Как странно! — сказал он ей. — Через несколько дней после моего приезда я заблудился в Доме. Я шел из коридора в коридор; мне казалось, что в конце каждого из них меня что-то ждет… Только что, поднимаясь к вам, я снова испытал то же чувство… Вы понимаете — таинственность лестниц, пустых коридоров, поворотов, дверей?.. Все время кажется, что сейчас куда-то придешь… В другое место!.. А теперь — эта комната, отгороженная ото всего… Вы… Я…

— Так вот вы и пришли, — сказала Минни со смехом. — Чего же проще?

Она взяла его за руку; он вырвался.

— Послушайте, — сказал он… — Ветер!

Погода резко переменилась, и луну совершенно затянуло тучами; чувствовалось, что в небе назревали большие потрясения. Но Минни была здесь, такая близкая, и пыталась своим присутствием отрицать значение всего, что могло происходить вне ее, вне этой комнаты…

— Вам понравилась эта драма, эта поэма? — спросила она. — Как вы ее находите?

— Это было что-то совершенно воздушное, неземное; думаю, немного неясное…

— Не такое уж неясное. Там есть несколько красивых, тонких, острых штучек… Правда, смысл слов во многом зависит от обстоятельств…

— Что вы хотите сказать?

— Вы помните ту фразу, в конце, когда он замечтался и говорит…

— Постойте! Кажется, припоминаю… Действительно, там была очень красивая вещь… «Стоит… Стоит только закрыть глаза…» Как же там?..

Минни повернулась к нему; ее глаза блестели под легкими изгибами бровей… «Стоит только закрыть глаза, чтобы все пришло…» И, произнеся эти слова, она коротко, слегка хрипло, рассмеялась и закрыла ему глаза руками.

Он вырвался, но сердце его колотилось; Минни не выпустила его рук; он видел, как раскрываются при дыхании ее полные красные губы, трепещут крылья ее тонкого носа; ощущал на себе ее неотступный взгляд, так как она не сводила с него своих слегка раскосых глазок, жестких глаз, в которых посверкивали искорки — они смотрели на его губы…

— Минни! — воскликнул он глухо, — Минни!..

В его голосе был испуг. Он выкрикивал имя Минни так, как зовут на помощь. Он прижимал к себе молодую женщину, уже совершенно окутанный теплотой, мягкостью, исходившими от нее, чувствуя, как упираются в его колени ее упрямые, детские коленочки. Его губы заскользили по шее Минни, он чувствовал, как ее кожа проминается под его зубами; он прижимал ее к себе, съежившись в тревожной неподвижности, и возможно, стоял бы так бесконечно, приникнув к телу, которое держал в объятиях и чей трепет передавался ему, отзываясь каким-то головокружением; но вдруг, не ища их, почувствовал у своих губ губы Минни, подобные лепесткам полураспустившегося цветка..

Тем временем ветер принялся кружить вокруг дома и задувать под дверь. Окно внезапно раскрылось, до слуха Симона донесся шум потока. Тогда, резким движением, он оттолкнул Минни, отстранил решительной рукой этот хаотический мир, куда она тянула его и который наполнял шум крови в висках… Тотчас же он почувствовал освобождение. Теперь он повиновался порядку, внутреннему голосу. Он более не был в комнате Минни: через открывшееся окно за ним пришли поток, дерево и повели его к другому миру.

Он воскликнул:

— Минни, вы слышите ветер?

Она смотрела на него, не понимая, думая, не сошел ли он с ума.

— Вы знаете, что это такое, этот ветер? — снова крикнул он. — Закройте глаза, Минни, закройте глаза! И слушайте! Знаете, что это за ветер?..

Она ничего не понимала, она никогда не видела у него этого напряженного, галлюцинирующего выражения; она вдруг встревожилась.

— Это весна идет! — крикнул он. — Весна, слышите?

Он выбежал на лестницу, и Минни еще с мгновение словно слышала его крик: «Весна! Весна!..»

IV

Неделю Обрыв Арменаз оставался погребенным под снегом.

Снег захватил, ослепил выходивших из Дома после Праздника; он падал стремительным вихрем, облепляя больных, гостей, занося машины, на которых они должны были уехать. Это началось внезапно, как и случается в горных краях, где порой достаточно одного часа, чтобы погода переменилась. Сильный слепой ветер носился из конца в конец, со свистом пролетая между елями, стряхивая снег, яростно гоня его перед собой. Но воистину это был последний приступ; воистину ветер весны дул над этой землей, снег на которой начинал мягчеть… В последующие дни земля и небо смешались в этих завитках, сплетениях, вихрях; они образовывали одну серую массу, без начала и конца, без различимых границ; горизонта больше не было. Все звезды сбежали одновременно; все повседневные божества, все добрые силы скрылись. Земля ослабла в великом празднике зимы. Планета словно соскочила со своей орбиты и потерялась во враждебном мире. Ей как будто нездоровилось.