Силоам

В зале переглядывались: тревога, воцарившаяся с самого начала этой речи, перешла в настоящее замешательство. Никто не знал, что и подумать об этом Пондорже. Кто он — сумасшедший, пьяница, анархист? Где-то послышалось, как г-н Лаблаш прошептал: «Ну вот, говорил я вам!..» Было ли это жалостью, сочувствием к их растерянности или расчетом? Пондорж, словно позабыв о своей теме, принялся рассказывать им байки. Того, кто рассказывает байки, всегда понимают. Сначала он повел разговор о разных профессиях. Пондорж перепробовал все без исключения: все занятия, говорил он, святы, равны в своей незначительности или важности, как угодно, ибо не должность создает человека, но человек должность. Когда-то он некоторое время торговал «всяким хламом». Продавал огнетушители, потом замки. Между делом прошел стажировку у книготорговца, где много читал, но мало продавал. Он рассказывал все это бойко и остроумно, вызывая смех. Одна история про замок была особенно смешной: это был настолько усовершенствованный замок, настолько мудреный и сложный, так мягко срабатывавший и одновременно, увы, требовавший стольких трудов, терпения и осторожности, что им восхищались как предметом дьявольски хитроумным, но бесполезным и, возможно, опасным. Этот замок было невозможно сбыть. Конечно, он был верхом совершенства, мог играть «Марсельезу», обладал часовым механизмом и приспособлением, прищемлявшим носы людям, смотревшим сквозь замочную скважину, только его, должно быть, надо было заводить перед использованием; короче, он годился на все, что угодно, кроме того, чтобы запирать дверь!.. Байки Пондоржа были пустяковыми, но их слушали, потому что они били из него ключом, и в их потешности была красота, грация, трогавшая самые чувствительные струны вашей души. Их можно было бы счесть незначительными, но чудо было в том, что, слушая их, все чувствовали, как становятся немного лучше… Он рассказал историю про паука: в ней говорилось о паучке, которого он обнаружил однажды, наведавшись на чердак. Маленькая, розовая, крошечная точка на серой двери. Он подумал — пятнышко. Чтобы его рассмотреть как следует, нужна была лупа. Звездой раскинувшиеся, почти невидимые лапки: красив, как морская звезда, и вместе с тем не больше песчинки. И в этой песчинке было что-то волшебное: это двигалось! жило! работало! Да-да, молча! Тут Пондорж возвысил голос. «Этот маленький розовый паучок молча трудился над своей невидимой работой, друзья мои!.. Я никогда в жизни не испытывал волнения: и вот теперь я вдруг понял, без рекламы, без пропаганды, без радио и школьных учителей, что у меня перед глазами самая удивительная из тайн — жизнь! Видите ли, я никогда не знал, что это такое. И вот теперь я застиг жизнь на содеянном ею, так сказать, на месте преступления, занятой в одиночку невероятно малыми, незначительными, совершенно неважными для нас делами, смеющейся над нами — да-да! над нашими изобретениями, нашей наукой, нашими собраниями — всем тем, что, как мне тогда казалось, занимает столько места в мире! Я понял, что это мы незначительны, смешны! Я учил историю, и географию, и все Конституции, и про восемьдесят департаментов. Я верил, что планета была создана для нас, я верил в благодеяния революций, в Декларацию прав человека и гражданина, в важность войн. А вот теперь я вдруг обнаружил, на двери чердака, в деревянной щелке, силу, в глазах которой все проявления нашей силы были лишь рябью на водной глади, — пружину, заставлявшую двигаться весь механизм, да, эту скрытую силу, разлившуюся потоками вокруг нас и не заботящуюся ни о нашей философии, ни о датах нашей несчастной маленькой человеческой истории, потому что сквозь это все она спокойно продолжает свою работу, и ничто не может помешать одним существам порождать других, — и паучок был порожден той же силой, что и мы; да, я чувствовал, что его затягивает так же неумолимо, так же великолепно, как и меня, в огромную машину, порождающую и раздавливающую существа, — знаете, я чувствовал себя его братом — по страданию, по неведению, по желанию — и думал, что через десять лет, через двадцать лет на этой же самой двери, на том же месте, в той же деревянной щелке будет совершенно такой же паучок, принадлежащий к тому же виду пауков, каждый из которых живет, наверное, лишь несколько дней!..»