Силоам

Тогда из глубины Дома, из глубины коридоров и лестниц, начинали подниматься шаги. Иногда они приближались с густым шумом — приближались, ударялись о стену, как разлетевшаяся морская волна, заставляя дрожать дверь, проходили мимо… Слишком рано: это был не он! Надо было ждать, ждать, тогда как время уходило и соответственно уменьшались шансы его увидеть. Затем раздавался зловещий звонок, и все было кончено. Симон тогда думал о своих прежних бдениях, когда сны слетались, как бабочки, и тут же погибали в круглом луче лампы. Время было твердой материей, в которой не было дыр. Он слышал в соседней столовой оживление конца ужина, которого он поспешил избежать, голос мадемуазель Жюстины, голос г-на Деламбра, объяснявшего его брату дневные операции. Вокруг него были книги; он мог жить среди них, как на острове. Греческие буквы рисовали на белой странице хрупкий пейзаж, орошаемый мелким дождем значков и покрытый узором изящных символов. Было приятно все забыть, от всего отречься, погрузиться в учебу до середины ночи… Воспоминания наплывали; Симон ждал… Он уже не знал, ждет ли он Жерома, или Брюкерса, или Шартье, или кого-то еще. Впрочем, о последних он больше не слышал. Их прощальные рукопожатия были похожи на расставание бригады по окончании работы. Но его-то работа была не окончена, ему вдруг показалось, что его работе еще только предстояло начаться, что его работа не из тех, что вообще заканчиваются: и именно для этой работы он однажды приехал в Обрыв Арменаз по этой извилистой дороге, чьи петли исчезали в тумане… Боже мой, когда же развеется туман?..

Однажды вечером Жером, наконец, пришел. Симон какое-то время смотрел на его хождение взад-вперед, вдруг смущенный тем, что перед ним тот, кого он так долго ждал; а может быть, разочарованный… Жером, не говоря ни слова, подошел к окну и прислонился лицом к стеклу. Симону было знакомо это молчание. Но у него создалось впечатление, что Жером покинул его, бросил ради этой помрачневшей земли, ради этого еще светлого неба, с которого только что скатилось солнце и под которым снег принял мертвенно-бледный вид, всегда сменявший румянец закатов. От этого цвета становилось холодно на душе. Это было похоже на конец буйного праздника, на залитый костер, погасшее полено. Но Симон знал, что скоро эта мертвенная бледность умерится, и снег окрасится некоей бархатистой, ворсистой матовостью и снова начнет жить… Этого ли ждал Жером, прижавшись лбом к стеклу? Но какая разница, что происходит на вершине Монкабю или Большого Массива? Симону не терпелось все рассказать Жерому, своему другу: рассказать о своем ожидании, обо всех тяготивших его вещах, которые Жером наверняка поймет. И вот: теперь, когда Жером здесь, Симону вроде бы и нечего ему сказать. Да, совершенно нечего сказать — ему даже не удавалось вновь испытать своей тревоги. Симон завязал разговор; но всего лишь для того, чтобы поговорить о маленьких событиях своей жизни, консультации, докторе, его секретарше. Жером наконец отошел от окна.

— А, вы познакомились с Минни?

Симон не ожидал, что молодая женщина-призрак, о которой он так рассеянно упомянул, выйдет из своей тени. Почему это Жером говорил ему о Минни?

— С Минни?

— Да, с г-жой Шармед. Молодая женщина из рентгенкабинета… Она обычно почти никогда не остается незамеченной.

Г-жа Шармед… Симон вспомнил мифическое существо, которое ему нравилось воображать проводящим жизнь за ночными занятиями, как одно из тех существ, которым уготовано заточение и вечная девственность. Он улыбнулся.

— Она замужем?

— Вдова.

— Вдова?.. Да ей нет двадцати двух лет!..

— Ей исполнилось двадцать пять два месяца назад, — сказал Жером, сам улыбаясь этому уточнению. — В том, что я сообщаю вам эти сведения, нет моей заслуги: они общеизвестны, а дни рождения Минни отмечаются всем Обрывом Арменаз. Да, двадцать пять лет: и этого достаточно, чтобы все испытать в жизни, выйти замуж, зачать и овдоветь. Наша героиня все это проделала крайне быстро. Она вдова уже три года. Ее ребенок воспитывается в Швейцарии.

— Что же она здесь делает? — спросил Симон, слегка подавленный этим потоком уточнений и разочарованный тем, что его «виденье» одним махом стало так немилосердно земным.

— Г-жа Шармед, — ответил Жером, — одна из бывших больных, для которых выздоровление равнозначно титулу и является родом пожизненной должности. Ее муж был врачом и, наверное, поэтому ей доверили довольно объемную работу «помощника секретаря», которую она выполняет с определенной фантазией и которая позволяет ей укрепить свое здоровье, далеко выходя за пределы, предписанные осторожностью.

— Как это грустно, — шутливо сказал Симон. — Я принял ее за весталку!..

— Тогда отчаивайтесь до конца, так как она вовсе не скорбящая вдова. Вы знаете Крамера — русского? — добавил он тише. — Он очень в нее влюблен. К своему несчастью; так как она безбожно водит его за нос. Я не боюсь вам этого сказать, потому что это тоже общеизвестно. Впрочем, с Минни вообще невозможно быть нескромным.