Силоам

Да получила ли Ариадна его записку?.. Придет ли она, наконец?.. Он подумал о ней вдруг с некоторой тревогой. Мучительная необходимость видеть ее, жгучее нетерпение заставляли его страдать, как от боли… Он спустился к потоку. В нескольких шагах от него, немного ниже, к дороге примыкала тропинка, ведущая напрямик к лесу. По ней она, наверное, и придет. Тропинка была утоптанная и скользкая; она углублялась в уже темный лес. От лощины поднималось холодное дыхание, ослабевший вздох потока. Как все было мучительно в этот вечер! Поток тоже обладал страшной властью. Стоило только шагнуть на тропинку, склониться над ветвями, прислушаться к этому вздоху… Да вправду ли его слышно?.. Временами можно было подумать, что поток молчалив, нем… Зима стянула крепкими путами его бурливую поступь, приглушила шум его падения, покрыла его льдинками. Но время от времени, под своим белым панцирем, поток издавал глухое ворчание, словно чтобы подать признаки жизни, или же слегка плескался об утес с легким бульканьем. Да, хотя у него перехватило дыхание, почти исчез голос, было еще нечто грозное в жизни, которую он вел вот так, едва слышно, между утесами, покрывая их ледяными слезами. Сможет ли Ариадна пройти через этот заколдованный край?.. Симон на минуту усомнился в этом и обезумел… Он крикнул: «Ариадна!» Его крик затерялся в лесу. Но в то же мгновение ему почудилось, что позади него, по той же дороге, по какой он пришел, кто-то идет. Он обернулся и увидел Ариадну.

Симон смотрел на нее глазами, полными слез. Ему хотелось сжать ее в объятиях. Но в тех же объятиях он сжимал Минни. Это было ужасно! Ему хотелось бы убить в себе все, что могло помнить. Почему же Минни вот так, внезапно, возвращалась к жизни! Она ведь больше ничего не значила! Он ведь отрекся от нее! Он решился взять руку Ариадны и пылко ее поцеловал.

— Вы встревожили меня, Симон. Эта записка… Вам как будто срочно надо было меня видеть. Я подумала, что-нибудь случилось…

— Срочно надо было вас видеть, ах! — воскликнул он прерывающимся голосом, словно не мог перевести дыхания. — Да, мне никогда не нужно было так непременно видеть вас.

— Да что случилось?

Он выговорил страстно:

— Я люблю вас…

Она улыбнулась, удивившись такому возбуждению. Она не узнавала стоявшего перед ней человека, чей пыл до сих пор не вырывался наружу…

— Сразу громкие слова! — сказала она…

И ее улыбка, ее легкая, едва заметная улыбка, тем не менее так восхитительно изменявшая черты и пропорции ее лица, разорвала ему сердце, словно от этого в Ариадне возникла новая женщина.

— Громкие слова! — воскликнул он. — Разве эти я вам когда-нибудь говорил?

Она покачала головой.

— Правда, вы никогда мне их не говорили.

Он никогда не говорил ей их, нет! Никогда его так не переполняла его любовь. Словно до сих пор он не любил ее… И в этот момент он понял, насколько Минни была мертва для него, насколько с ней все было кончено. Но это было слишком громко сказано: кончено. Этого никогда и не было. Он видел, насколько отдельные поступки не имеют значения, когда по-настоящему не укоренились в нашей душе. «Это наши грезы, наши мысли, наши желания преследуют нас!..» — подумал он.

Она осталась стоять на дороге; а он не сводил с нее глаз. Ее лицо лучилось чудесным счастьем, наполнявшим и его самого. Ах, как могла живая женщина быть столь красивой, иметь этот тонкий, удлиненный изгиб щеки, эти черты, выражавшие не только самих себя, но и нечто большее, будучи вылепленными рукой, влюбленной одновременно в изящество и твердость и коснувшейся в свое время всего вокруг? Под ветром, игравшим ее волосами, Ариадна открывала свое безупречное и чистое лицо, свою спокойную таинственную улыбку, свои рыжеватые глаза, глаза зари, в глубине которых словно всегда всходило солнце… Но снова под чистотой этих черт, под нежной серьезностью этого лица Симон разглядел некую новую мощь, услышал нерасслышанный ранее зов, и им овладело такое смятение, что ему стало от этого больно, и он чуть не закричал. Дело в том, что ему почудилось, будто от фигуры, бывшей у него перед глазами, отделилась другая: Минни была еще здесь, в Ариадне!.. Да, действительно, он открывал Ариадну заново: она явилась ему такой, какой не являлась никогда. Ему захотелось повторить ей слова, которыми он ее встретил: «Я люблю вас», но он не осмелился.

— Откуда вы пришли? — спросил он.

— Я шла по дороге… Я надеялась встретить вас на лугу.

— Так неосторожно!..

Она посмотрела ему прямо в глаза и ответила:

— Я ничего не боюсь. Я люблю вас.

— Другие потому бы и боялись, — сказал он.

— Вы думаете, моя любовь зависит от осуждения, от случайности?

— Нет, но мы все еще не в маленьком садике, о котором вы иногда мечтали…

— О, — сказала она, — я думаю об этом… Нам нужно будет несколько деревьев, правда?.. Вишневых…

Он улыбнулся.

— Вы так любите вишни?

— Нет, но я люблю птиц… Они на них слетаются…