Силовое предпринимательство XXI век

В Ленинграде источниками «кадров» для быстро растущих преступных группировок были и специализированные учреждения, занимавшиеся подготовкой спортсменов или тренеров: Институт физкультуры им. П.Ф. Лесгафта, Военный институт физкультуры (ВИФК) и Школа высшего спортивного мастерства (ШВСМ). ВИФК и ШВСМ, как известно, специализировались на силовых видах спорта, таких как борьба, бокс, самбо, дзюдо и различные многоборья. Один из основателей тамбовской ОПГ Валерий Ледовских, выпускник Института физкультуры, был тренером по боксу. Спортсменами из ШВСМ и ВИФК были укомплектованы две ОПГ, известные в начале 1990-х гг. как «борцовская бригада» и «бригада Швондера». Бригада Швон-дера (названная по кличке Александра Купряшева, который сам не являлся курсантом ВИФКа и тяготел к уголовной традиции) контролировала торговые учреждения недалеко от самого института на территории, прилегающей к Финляндскому вокзалу. Группировка распалась после того, как Купряшев был застрелен в феврале 1993 г. [И]. Тренер ВИФКа по вольной борьбе Георгий Поздняков («Позд-няк»), убитый в апреле 2000 г., был правой рукой лидера «тамбовских» Владимира Кумарина.[96]

Война в Афганистане

Другим потенциальным источником участников ОПГ стали сообщества ветеранов афганской войны, закончившейся выводом советских войск в 1989 г. Тема социально-психологического влияния афганской войны на ее участников, особенно на девятнадцати-двадцатилетних солдат и сержантов срочной службы, не получила широкого обсуждения, но некоторые исследования «афганского синдрома», похожего на известный в США поствьетнамский синдром, все же были проведены. Психологи установили, что длительный и чрезвычайный по своей природе опыт афганской войны во многих случаях производил глубокие изменения в социально-психологических установках

участников. Ситуация постоянного риска быть убитым уменьшала чувство опасности и укрепляла специфическую готовность к смерти. Это создавало особую комбинацию повышенного индивидуализма («каждый выживает сам») и особого чувства общности, боевого братства, которое возникало на основе общего риска и боевого взаимодействия.[97] Будучи средством тотальной ресоциализации, война сильно трансформировала ценности и нормы ее участников, создав специфическую «афганскую культуру».[98] Эта культура впоследствии породила множество ветеранских организаций, названия которых часто отсылают к топографии Афганистана (например, «Панжер» или «Герат»), напоминая своим участникам о месте и времени, где они прожили «настоящую» жизнь.

Но то, что облегчало адаптацию призывников к экстремальным условиям войны, стало причиной конфликта и фактором социального отчуждения, когда участники афганской кампании возвращались к мирной жизни. И дело не только в том, что «настоящие» человеческие отношения, воспринимавшиеся как основа «боевого братства», были трудно совместимы с социальными конвенциями и «идиотскими» формальностями мирного общества. Отрицательное общественное отношение к афганской войне и ее публичное осуждение как ненужной и несправедливой сделали бессмысленной жертву, принесенную целым поколением. Это не могло не вызвать чувства разочарования у самих ветеранов и приводило к тому, что они все более замыкались в кругу своих бывших «братьев по оружью».[99] Система социального обеспечения разрушавшегося государства была плохо приспособлена для социальной реабилитации ветеранов этой войны, предоставив им самих справляться с послевоенным стрессом и искать место в быстро меняющемся обществе. Сходный опыт ожидал и участников первой чеченской кампании и других военных конфликтов, возникавших на постсоветском пространстве. Согласно социологическому исследованию, 75 % тех, кто воевал в Чечне в 1994–1996 гг., выразили желание снова вернуться на войну, а более 50 % выразили готовность работать в государственных или частных охранных структурах.[100]