Силовой вариант

Алим попросил таксистов – и они на какое-то время свалили отсюда. Бывший диверсант среди кабульских бомбил был в авторитете.

– Он…

Майор госбезопасности – раздраженно огляделся. Было только одно такси, вдобавок на переднем сидении кто-то сидел. Будь другие – он никогда бы не сел в это. Но два года пребывания в Кабуле – притупили бдительность.

И он направился к такси…

Сидевший на переднем пассажирском человек – видимо, соплеменник таксиста – проворно вылез из машины, чтобы не лишать своего соплеменника заработка. Майор запомнил его как хазарейца – узкие глаза, продубленная ветром кожа. Все было так привычно, так обыденно – что потом он не смог дать описание этого хазарейца. Хазареец проворно отступил, что-то проговорив на каком-то незнакомом наречье, скорее всего какой-то местный северный диалект дари, который он не знал. Майор открыл дверь, забросил начал садиться в машину… и тут сзади что-то треснуло, и его пронзила такая мучительная боль, что в глазах потемнело. Он хотел вскрикнуть – и не смог…

* * *

Майор пришел в себя в каком-то кабинете, бедно обставленном, чистеньком. С лампой на столе – это признак цивилизованности, один из признаков здесь. И с решетками на окнах. Он попытался дернуться, встать – и обнаружил, что стул прикован к полу, а сам он – прикован обеими руками наручниками к стулу.

Он начал дергаться, шипеть и материться. Потом заорал: «Выпустите меня!» – но ему, конечно же, никто не ответил…

* * *

– Нервничает…

Нормальной аппаратуры не было – поэтому приходилось смотреть в глазок, оборудованный в двери. Когда то здесь было местное отделение Царандоя, а сейчас – пока ничего не было.

– Нервничает…

Бек отошел в сторону, отозвал Алима. Они зашли в соседний кабинет, пустой, с проломом лот гранатометного выстрела в стене. Под ногами похрустывал ломаный кирпич, в воздухе, в луче солнечного света плавали пылинки.

– Что здесь происходит? – требовательно спросил Бек – кто и за что хватает людей? Что за пыточные камеры? Что за беспредел?

Алим отвел глаза.

– Алим, тварей бывает много – не отступил Бек – но я не из них. Я служу в армии не для этого беспредела. Я коммунист и ты коммунист. Нельзя терпеть такое.

И Алим решился. Вот в этом – была сила Советского союза, сила, которую не могли постичь Соединенные штаты Америки. Когда Соединенные штаты говорили «пусть он сукин сын, но он наш сукин сын» – советские стояли за правду. Не всегда, не все, сама правда не всегда понималась одинаково – но стояли. И если американцы сами посылали в Сальвадор военных советников, готовить антитеррористические батальоны (фактически эскадроны смерти) и потом этим советники участвовали в карательных акциях – то представить советского военного советника, отдающего приказ сжечь деревню вместе с местными жителями – было невозможно.

Алим понимал, что сейчас – он вступает на очень опасную тропу. Что сорвались очень многие. Что он выступает против людей, распоряжающихся жизнью и смертью в Кабуле. Но он был коммунист. И товарищ Бек был коммунист. И это кое-что значило…

– Много чего плохого происходит, рафик – печально сказал он – я сам там не был, говорить не могу. Тот, кто был – уже ничего не скажет. Но я точно знаю, что после того, как душманы попытались взорвать автобус с детьми – ваши начали похищать людей. Люди пропадают и никто не знает – куда.

– Не знают…

Алим отвел взгляд

– Говори. Мне это нравится не больше, чем тебе.

– Знаешь, что такое «десант», рафик?

Бек понял мгновенно. Во времена Амина придумали, как избавляться от неугодных заключенных. Причем массово и относительно чисто. Расстрел не такой простой вид казни, как кажется. Нужна команда палачей, нужна охрана. Нужно тихое место, потому что выстрелы слышно и они привлекают внимание. Много крови. Потом тела надо вывозить, закапывать, копать могилы. А потом – кто-то может раскопать могилы и тебя обвинят.

Тогда и придумали десант. Заключенных грузят в транспортный самолет, он поднимается в воздух и где-нибудь над Гиндукушем открывает люк. И все! Так разом можно избавиться от пятидесяти – шестидесяти человек и никто ничего не узнает.

– И что?

– Теперь это шурави делают.

– Кто сказал?

– Да все знают.

В Афганистане большего и не надо. Не важно, что происходит, важно – о чем говорят.

– С душманами?

– Если бы. И с теми, кто не согласен.

– Кто делает?

– Шурави делают, рафик. Кто же еще.

– Кто именно? – настаивал Бек – шурави понятие растяжимое.

– Что?

Афганец просто не понял.

– Вот смотри. Я – шурави. И они – шурави. Кто конкретно из нас? Говори точнее.

– Да так и не скажешь…

– А показать – можешь? Или привести людей, которые покажут, что такое было.

Афганец отвел глаза

– Люди боятся…

– Какие же вы тогда коммунисты? – упрекнул Бек – если так боитесь…

Афганец посмотрел прямо в глаза русскому. Боль, гнев, стыд – были в этом взгляде.

– Хорошо, рафик… – сказал афганец – я найду людей. Они скажут – правду…

– Ты сказал. Теперь пошли – этого колоть.

* * *