Силуэты. Еврейские писатели в России XIX – начала XX в.

Некоторые пассажи изображают евреев-глупцов, впрочем, глупцов азартных, получающих удовольствие от самого процесса торга. Вот, скажем, пьеска «Разносчик», в которой остановившегося в уездной гостинице постояльца одолевает явившийся нежданно-негаданно иудей со словами «Пожалуста, покипайте что-нибудь». Происходит характерный диалог:

Господин. Убирайся!

Еврей. Что, убирайся! Ви пасматрите тавар: часы с бадильник, что крепко над вухо стучит… персидский парашок ат блахов…

Господин. Покажи порошок. (Еврей вынимает баночку с чёрной мазью.) Это что?

Еврей. Для иштребленья блахов.

Господин. Что же с этим нужно делать?

Еврей. Иштреблять.

Господин. Да как же истреблять?

Еврей. Я вас буду научить: ви вазмите кусочек сирнички, заклапайте с баначка немножка памада, спаймайте потихонечко блаха и пичкайте ей эта памада в рот; та ана будет чахнуть, чахнуть, чахнуть и сдохнет…

Господин. Так я же лучше пальцами задушу её.

Еврей. И это можно, и это хорошо.

Господин. Так для чего же ты эту мазь держишь?

Еврей. Для продажа…

Надо сказать, что этот комический образ получил популярность и упомянут Антоном Чеховым: в письме к Алексею Плещееву от 3 февраля 1888 года при посылке ему повести «Степь» он, в частности, пишет: «Насчёт аванса у нас уже был разговор. Скажу ещё, что чем раньше я получу его, тем лучше, ибо я зачах, как блоха в вейнбергском анекдоте». [Заметим в скобках, что ехидное передразнивание местечкового акцента мы находим в пьесе Чехова «Иванов» (1904). Мы имеем в виду реплики графа Шабельского: «Зачиво вы шмеетесь?», «Гевалт… Вэй мир… Пэх… Гевалт… Жвините, пожалуста!»].

Множество сюжетов Вейнберга посвящены скаредности иудеев. Вот один толстосум норовит заплатить за билет двадцатилетнего сына полцены, как за малого дитятю: «Он за целый балет даже сидеть не может!» И только когда узнаёт, что дело пахнет нешуточным штрафом, если обман вскроется, спохватывается и платит сполна («На Одесской железной дороге»). Или же два еврея, опоздавшие на спекталь, как на рынке, торгуются с кассиром театра, чтобы тот продал им билеты по заниженной цене: «Зделайте милость, уступите на дивяносто копеек!» А третий еврей извинительным тоном объясняет ситуацию: «Ви им звыните, господин кассир, патаму что ани з Бирдичев: ани все эти парядки ни знают, как здесь у вас делаются. Ани ежели приходят в тиатр в Бердичев и адин тиатр кончился, ани менши плотят, ежели два тиатера кончились – ищё менши, ежели три тиатера – ищё менши; они все эти парядки, которые здесь, завсем ни знают, как я харашо их знаю и панимаю…»

Потешается Вейнберг и над евреями – зрителями театральных представлений. Незатейливый пересказ сюжета спектаклей с характерными жаргонными словечками выдаёт с головой их пошлость и примитивность. В пьесе «Елена Прекрасная (рассказ еврея)» такой смотритель сообщает, что «видал, как люди представляли… вшэ от греческой фимологии (т. е. мифологии)», причём отчаянно перевирает античный миф. Елена, по его словам, учиняет экзамен пастуху Париске, «королю» Минелайке и «вшем» прочим, вопрошая «за что в море бывает салёная вода?» «Никто не сгадал. Адин шказал, что ана салёная за того, что это море; другой шказал, – что там нима сладкая вода; вдруг выходит Париска и говорит: что «в море бивает салёная вода зато, что там плавают очень много селёдки». И далее следует бахвальская реплика: «Это умная голова, это мальчик! Никто не мог сгадать, а он сгадал; наверно из евреев». Далее следует сцена свидания Елены с Париской, будто бы забывшим в её спальне свой «шмаркательный платок».

В этом же ключе дан и рассказ об опере «Руслан и Людмила». Автор, по-видимому, посчитал этот текст одним из самых удачных, ибо посвятил его жене, Е. П. Красовской (?-1918). Но Вейнберг не был бы Вейнбергом, если бы он не педалировал тему коммерции, денег, по его разумению, составляющую основу основ сребролюбивого еврея. «Когда вше покушали, – рассказывает этот еврей, – та король вштавал и шказал: “Милый шин Рушлан, вот тибе моя дочка и двадцать тисяч в приданое, только шделай милость, будь хороший муж и ни шпорти мине моя Людмила!” Та Рушлан шказал: “Бог з вами, милый папынька, что я разве дитё, только пожалуйте деньги вперёд”». Да и после исчезновения Людмилы, когда «подимался на триятере [театре – Л.Б.] такой гвалт, который редко и в Бердичеве бывает», поясняется: «вше побежали шукать» Людмилу только лишь потому, что «король шказал, что [он] даёт за неё 3 тысячи карбованцев». Симптоматичен и вывод от всего увиденного: «Этот триятер 5 тысяч карбованцев стоил. Хорошее дело!»