Силуэты. Еврейские писатели в России XIX – начала XX в.

– Пиши, пиши, братец, хорошенько, поддержим, – протяжно заговорил пожилой, потрепав Виктора по плечу. – Ты из народа – говори нам его устами правду про его радости и печали.

– А вы читали стихотворения Некрасова? – спросил Добролюбов.

– Некоторые в «Современнике» читал.

– Так вот он, сам поэт, перед вами.

«Я выпучил глаза и замер от охватившего меня волнения, – признаётся Никитин, – ибо в канцелярии все его превозносили, и я его представлял себе неземным существом».

– Если ты читал только некоторые, так дайте ему, Николай Гаврилович, все. Почитай, братец, и скажи, может ли народ понимать их?

Добролюбов тем временем достал из шкафа три книги, завернул их в газету и подал Никитину.

Н. А. Некрасов

– Прочитайте, пожалуйста, внимательно, – внушал Чернышевский, – чтобы в вашей памяти сохранились изображённые поэтом картины и лица. А рукописью вашей я непременно займусь, зайдите ко мне недели через три, побеседуем…

Едва дождался Никитин назначенного Чернышевским времени встречи. Тот принял его радушно и так отозвался о «Многострадальных»:

– Мысли, факты, негодование против угнетателей – всё это у Вас прекрасное, – начал он, – но всё это нужно выставить поярче, а сами вы едва ли сумеете сделать так, как нужно…. Я сам это сделаю, если не будете меня торопить. Ещё вот что: пишите, как говорите, просто, прямо, а то у вас какой – то книжный язык – с.

Эти слова, «книжный язык», точно колокол, звенели в ушах нашего автора, он не вполне понимал, что они значат. Тем не менее, он занялся литературной учёбой с новой силой.

– Нет, я не против сочинительства, – объявил Никитину при приёме на новую службу обер – полицмейстер Петербурга Иван Анненков (1814–1887). – Служите лишь честно и рачительно, а досугами пишите себе, что сумеете, ничьих только личностей не задевайте, чтобы не обижались и не жаловались на вас.

В обязанности Виктора входило хранение и систематизация законодательных материалов, подготовка документов и прошений, и он – к удивлению начальства! – в отличие от остальных, писал бумаги не «плохим тёмным слогом», а ясно, по-деловому. Знакомясь по службе с многообразными полицейскими обязанностями и житейскими казусами, Никитин приобретал опыт, развивал свои способности и деловитость. Работал Виктор без устали, за что в 1863 году был пожалован чином писаря 1-го разряда, а там подоспел и указ об освобождении кантонистов от обязательной службы, что он считал величайшим благом. А творил он вечерами, кое-какие мелкие рассказы удавалось печатать в «Северной пчеле» и «Народной газете», причём в последней он получил первый в своей жизни гонорар – 5 рублей!

А вот от Чернышевского долго никаких вестей не было. Никитин отправился было к нему домой, но обнаружил полицейский наряд у подъезда. Оказалось, что литератор, к которому он питал «безотчётное уважение», не кто иной, как государственный преступник, потому он арестован, а квартира его опечатана. Но говорят же, что рукописи не горят! По прихоти судьбы, тюк с книгами и бумагами Чернышевского поступил из III отделения в Канцелярию обер-полицмейстера, а составить их опись было поручено именно Никитину, который таким образом и спас своё сочинение.

Виктор посчитал своим долгом хоть издали увидеть Чернышевского в скорбный час его гражданской казни. Он вспоминал потом, как площадь была запружена толпой из пяти тысяч петербуржцев, «как бы удручённых одним горем». Полк ощетинившихся жандармских штыков. Палач переломил шпагу над головой «преступника». Вдруг «солнце ярко блеснуло и заиграло, а через головы солдат перелетел и прямо упал к ногам Чернышевского букет живых цветов. Он с улыбкой кивнул в ту сторону, откуда он прилетел. Войско выдвинулось ближе к эшафоту, а на него градом полетели со всех сторон букеты и венки. Чернышевский улыбался, а полицейские тщетно пытались ловить руки бросавших цветы, ибо публика оттесняла их»…

Гражданская казнь Н. Г. Чернышевского.

Важно то, что во время обер-полицмейстерской службы внимание Никитина привлекли словесники круга славянофилов – литератор и фольклорист Павел Якушкин (1822-1872) и историк, публицист Михаил Хмыров (1830-1872). И знакомство Виктора с ними произошло как раз в Канцелярии, куда сии мужи были вызваны для сурового выговора за ношение неподобающего «мужицкого» платья. То были красная рубашка, армяк, плисовые шаровары и сапоги с длинным голенищем. Рассказывали, что Якушкина видели в таком наряде на опере «Жизнь за царя» в Мариинском театре, и когда ему указали, что негоже на себя внимание публики обращать, тот резко парировал:

– Вольно же им ротозейничать! Я никого не прошу смотреть на меня. К тому же опера русская, а я, как изволите знать, тоже русский, потому сюда и пришёл.

Когда полицейские хотели обязать непокорных подпиской не носить такое платье, в этом же духе отозвался Хмыров:

– Такой подписки я не дам: это русское платье русским законом не запрещено носить русским людям.

При этом он заметил, что сам государь дозволил ему заниматься в своей библиотеке в таком вот виде.