Сильвестр

И каждый вечер оглашала дом его пением стройным и многогласным, как только ещё начинали тогда петь на Москве, лишь недавно позаимствовавшей древний песенный распев новгородский. И так же истово, так же торжественно служил поп Богу у себя, в кругу своих домашних, как служил он в Кремле, в соборе Благовещения, при многом стечении народном. И так же клали домочадцы его земные поклоны, и так же никто из них, ни стар, ни млад, не могли и подумать, чтобы присесть во время службы хоть на малое мгновение. Ибо вера истинная, православная крепка прежде всего страданием и сокрушением человеческим, а какое же страдание, какое же сокрушение духа твого суетного, мятежного может быть, коли не стоишь ты, «ветхий человек», на ногах своих, а сидишь?

А отпев последний псалом и благословив и жену, и детей, и домочадцев своих на сон грядущий, удалялся обычно поп в маленькую, тесную, словно монастырская келья, комнатеночку об одно окно, примыкавшую к большой горнице. Там на потемневшей от времени столешнице лежали стопкой листы пергамента, слева исписанные, а справа чистые, и стояла свеча, и стояла склянка с чернилами и рядом другая склянка с воткнутым в неё гусиным пером. Ещё по углам комнатушки возвышались два больших кованых сундука, в которых хранилось множество книжных свитков, древних и новых, списанных и здесь, и в иных землях, — то была домашняя библиотека Сильвестра, известная многим на Москве. И тут же вдоль стены стоял узенький топчан с наброшенным на него овчинным тулупом. Под этим тулупом поп, утомившись от ночных трудов, нередко и засыпал, не в силах добраться до своей постели там, в верхних покоях, куда к тому же надо было ещё взбираться по крутой, скрипучей лестнице, пугая тем скрипом своих домашних, а поп этого не любил.

Много ночей просидел в той тесной комнатеночке Сильвестр! Много книг прочитал он в тишине, под еле слышимое в ночи кряхтенье и вздохи дома своего, объятого глубоким сном. И много истин высоких познал он, открыв их в писаниях святых отцов церкви и древних философов, греческих и римских, славных в веках великой мудростью своей. Но чем больше он читал, тем больше тревожила и волновала его одна мысль.

Велика была вера отцов церкви! И, спору нет, глубоко постигли они и сердцем, и разумом своим Откровение Божие, Слово Господа нашего Исуса Христа. И высок был дух знаменитых философов древности, и знали они высший порядок мира и скрытые от людей законы движения Небесных сфер. Но знали ли они человека- того, к кому были направлены все вдохновенные слова и все грозные увещевания их? Знали ли они жизнь его тяжкую, непосильную, и заботы его земные, и несчастия, и болезни, и слабость его, и вечный страх? И не слишком ли многого хотели они все от него, от простого смертного, призывая его забыть о «злобе дневи сего» и уповать лишь на жизнь вечную, там, в садах Эдемовых, — и Блаженный Августин, и Иоанн Златоуст, и Иоанн Дамаскин, и Аристотель, и все другие великие умы, пытавшиеся объяснить человеку мир и его, человека, место в нём?

Нет, похоже, что не с того конца подступались они все к жизни и к человеку, к отчаянию и надеждам его. Божественное у них было само по себе, а земное само по себе. И между тем и другим проложили они пропасть, которую не в силах преодолеть человек, вечно погруженный в заботы о хлебе насущном, о жене, о детях своих малых, о хозяйстве — о том, как бы прожить, не погибнуть ему в волнах моря житейского, среди бушующих стихий, что, как щепку, швыряют его из стороны в сторону всю его жизнь. Но пропасть эта — заблуждение! И корень того заблуждения, несомненно, в гордыне, высокоумии, в забвении человека и тяжкой доли его. Нет никакой пропасти между тем миром и этим, и порядок в мире один — и для того мира, и для сего, и оторвать эти миры друг от друга нельзя, ибо едины они, как един сам Бог.

А раз так, то и путь к человеку, к сердцу и разуму его, лежит через жизнь его земную, ибо порядок мира начинается для него здесь, с первым вздохом его на земле. Нет-нет! Ни в едином слове не спорил Сильвестр с отцами церкви, с великими и мудрыми предшественниками своими. Истинно, истинно писание их: Божественное выше земного-то вечность, а то миг! Но миг этот, нельзя забывать, — вся жизнь человеческая от рождения его и до смерти, от колыбели и до гробовой доски.

И если всю красоту Божественного, всю радость жизни вечной уже давно объяснили человеку святые отцы церкви и многие иные властители человеческих дум, то земным устроением они, по гордыне своей, пренебрегли. А должно знать всякому человеку, что красота и стройность всего сущего во Вселенной — это не только Закон Неба, но и Закон земли. Но если на Небе Закон сей блюдут силы горние, Божественные, то на земле некому его блюсти, кроме как самим людям. И потому должно пастырю духовному учить свою паству, учить всякого человека от младости его и до седых волос этому Закону, ибо беззаконие, беспорядок, неустроение людское-мать всех страданий и несчастий на земле.