Мармеладка. Рабыней? Что ж, я была ею всю жизнь. Каждую минуту своей жизни я кому-то принадлежала. То отцу который растил меня только с одной целью: выгодно продать в Эмираты, в гарем. То покойному мужу который заплатил за меня огромный, с его точки зрения, калым, заставлял работать круглые сутки, а еще подкладывал тем, от кого зависел. То Герману… Я сначала не хотела возвращаться. Но когда вернулась в кишлак… Твой дар еще при тебе? Тогда ты уже, наверное, знаешь про моего ребенка. Там все напоминало о нем. А люди…. Откуда-то они прознали, чем я занималась. Они тыкали в меня пальцем, обзывали грязной шлюхой, плевали мне вслед. Несколько раз меня брали силой…
Сильвин вновь заглянул в скорбно заблестевшие глаза Мармеладки и сразу увидел мерзкую сцену: двое молодых мужчин азиатской внешности волокут Мармеладку в овраг и долго изгаляются над нею. Она не сопротивляется, даже помогает, чтобы избежать лишней боли и повреждений, думает лишь об одном: скорее бы все закончилось.
Лицо одного из джигитов Сильвину показалось знакомым. Боже праведный! Да, ведь это тот самый смуглый парень, который катал Мармеладку в ее далеком молочном детстве на смешном ослике, а потом, лет через семь, пылко тискал в яблоневом саду. Первая любовь, с которой ее когда-то разлучили отвратительные местные обычаи и тупые обстоятельства…
Мармеладка. Все это время я вспоминала о тебе. Жалела тебя и проклинала себя. Кто без меня тебя согреет, утешит, наградит маленькой радостью — возможно, единственной в твоей нелепой жизни. Ведь без меня ты умрешь, думала я, Герман — настоящий иуда, он расправится с тобой из-за того, что я не вернулась. А еще по ночам мне вдруг стало чудиться, что ты разговариваешь со мной. Странно, но это было так явственно, что я несколько раз вставала и включала свет, чтобы убедиться, что нахожусь в комнате одна. В общем, я решила вернуться…
Запись 9
Герман упустил из виду одно бесконечно важное обстоятельство: столичным, которые благодаря предательству Капитана и Любимчика, завладели тетрадью Сильвина, теперь была известна тайна сумасшедшего успеха бывшего лейтенанта-десантника. Может быть из-за пьянства, которому Герман, вроде как завязавший, вдруг стал поклоняться пуще прежнего и в храме которого в компании с соратниками готов был проводить круглые сутки, совершая беспрецедентные молитвенные оргии, или из-за нахлынувшей на него золотым водопадом славы — яда, который он принимал слишком большими дозами, но наш мизантроп окончательно возомнил себя неприступной вершиной Эвереста, стал абсурден в требованиях к окружающим, небрежен в делах и невнимателен, в том числе и к безопасности.
Вскоре на территории особняка появились улыбчивые и энергичные рабочие в форменных комбинезонах водопроводной компании, с ними прибыло множество техники и замысловатых агрегатов. Всего за полдня на месте палисадника, прямо напротив решетчатых окон флигеля, они расчистили плацдарм, расковыряли при помощи экскаватора и лопат глубокий котлован, а затем принялись нашпиговывать его новыми водопроводными трубами. Трудились на загляденье, почти не отдыхали. К ночи все стихло, но, только в жилище Сильвина сквозь оконца настырно втиснулось и бесстыдно ввалилось едкое весеннее солнце, обнажая идиллию двух безмятежных тел, как со двора вновь послышалась веселая перебранка рабочих водопроводной компании, а затем грохот механизмов.
На время работ Сильвину запретили покидать флигель, однако его любопытство, помноженное на полное отсутствие новых впечатлений, было столь велико, что он сумел оторваться от своей молодой наложницы, которая к тому времени и сама была уже изрядно утомлена его необъятным вниманием, и провел целый день у окна, жадно наблюдая за импровизированной строительной площадкой и мурлыча под нос: Милый мой Сильвин, как дорог ты мне!
Сначала ему все было понятно: этих молодцов в зеленых комбинезонах Герман нанял заменить старый водопроводный узел на новый; на поверхности росла гора крошившихся в руках рабочих ветхих останков прежнего водопровода, который, судя повсему, упрятали в землю задолго до рождения Сильвина. Но после новых труб подрядчики взялись запихивать в землю какие-то странные бетонные блоки, много блоков, и Сильвин сгрыз несколькими оставшимися во рту зубами целый карандаш, гадая, для чего они это делают и что все это значит.