Силы сопротивления

— Глупый, глупый! — Она механически затеребила ворот, рукав Бурдюковской пижамы. — А мне холодно, тебя нет, и мне холодно.

— Мне на работу…

— Конечно! — Магда хлопнула в ладоши и рассмеялась. — Но ты должен позавтракать! Я же приготовила завтрак! Садись!

Она выскользнула к холодильнику.

— Хорошо, — кивнул Бурдюков, удивляясь перепадам женского настроения, запахнул пижаму, включил свет и обнаружил, что за столом в комнате уже сидят семь человек.

Отец, покинувший ванную, оказался восьмым.

Бурдюков озадаченно кашлянул, смутно припоминая, что такое количество незнакомых людей в его квартире не является чем-то исключительным. Он узнал круглоглазого вчерашнего соседа. Остальные явно были ему знакомы, потому что смотрели прямо, без смущения и без опаски.

— Кажется, сын мой в ванной ударился головой, — сказал распаренный, красный отец, усаживаясь за стул и проводя расческой по волосам. — Меня он не узнал, так что и вас, я думаю, тоже.

— Виктор, — тут же вскочил и подал руку молодой человек в мятом костюме. — Брат.

— Чей? — спросил Бурдюков.

— Твой.

— Мой? — Бурдюков механически пожал ладонь. — Не помню.

— Я же говорил! — воскликнул отец.

— Семен, — поднялся второй мужчина, в майке и спортивных штанах. — Родственник. Дальний. Очень приятно.

— Да?

Бурдюков пожал и эту ладонь.

— Коля. С работы.

Третий человек сам схватил Бурдюкова за руку, затряс в своей. Он был улыбчив, усат и косоглаз.

— Оксана, жена брата, — встала тонкая, не в пример Магде, женщина лет сорока в сине-зеленом платье, перетянутом желтым поясом.

Протянутые пальцы, видимо, следовало поцеловать, но Бурдюков проигнорировал движение.

— Да, здравствуйте, — сказал он.

— А мы тоже твои родственники, — поднялся пожилой мужчина в клетчатых штанах и расстегнутой розовой рубашке, увлекая следом за собой крупную, густо накрашенную с утра даму в халате. — Собственно, если бы не были родственниками, чего бы мы здесь делали?

Он рассмеялся собственной шутке. Его нестройно поддержали.

— А я — Павел, — представился последним сосед.

Бурдюков жестом усадил его на место.

— Тебя помню.

— Ты садись, — сказал Бурдюкову отец.

Бурдюков, качнув головой, сел на красивый стул с высокой спинкой прямо во главе стола.

— Ах, вы мои хорошие! — появилась Магда с подносом и сразу принялась расставлять тарелки. — Любите салаты? У меня замечательный мясной салат.

Сидящие одобрительно загудели.

— Это тебе, это вам, Григорий Федорович, это вам…

Постукивали фарфоровые донца, глядел с тарелок горошек, загибались мясные рожки, заплывал майонезом мелко порезанный картофель.

— Я бы не отказался и от горячего, — сказал отец, потирая ладони. — Но раз горячего нет…

Он наклонился к блюду и втянул носом запах.

— Да, замечательно.

— А это тебе, милый.

Магда поставила перед Бурдюковым его порцию.

— Спасибо.

— Ну, — Магда, тронув Семена и Оксану, встала на другом конце стола и молитвенно сложила ладони, — желаю всем приятного аппетита.

Ее шумно поблагодарили, затем застучали ножами и вилками.

— Ах, еще чай! — вспомнила Магда.

Бурдюков проводил ее исчезновение взглядом, потом уставился в свою тарелку.

— Ешь, ешь, — толкнул его сидящий рядом отец. — Потом до вечера ничего не будет.

— Почему? — спросил Бурдюков.

— Ах, Сережа, сынок, — вздохнул отец, остановив ход ножа, набирающего майонез на вилку, — нас всех ждет работа.

— И тебя?

— Всех.

— Мы тоже идем, — подняли руки Виктор и Коля с работы.

— Понятно.

Бурдюков нацелил вилку, но тут с его зрением опять приключилась непонятная штука, помутнение, потемнение, бог знает что, и вместо своей тарелки он увидел кусок картона, размякший с краю, а вместо салата — серого цвета кашицу с крапинами то ли перца, то ли еще чего. Мух? Червей?

Кашицы было на удивление мало.

Бурдюков с отвращением отдернул вилку. Это салат? Это не салат! Что со мной? — ужаснувшись, подумал он в следующий миг. Стол предстал перед ним поставленным на козлы облезлым листом фанеры, тарелки всех остальных оказались такими же кусками картона с пятнами кашицы, похожей на собачьи экскременты. Комната превратилась в мрачное помещение с голыми бетонными стенами, обои — в следы протечек, уютная, подобранная Магдой мебель — в нагромождения картонных коробок, а стулья — в ящики или просто сложенные друг на друга кирпичи.

Но больше всего испугали Бурдюкова люди.

Отец опять стал изношенным, худым стариком в трусах. На груди — грязный развод, на левом запястье — короста. Дрожа от холода, старик с аппетитом кромсал кашицу деревянной палочкой. Брат Виктор лишился волос, ужался в теле, опал в щеках. Тонкогубый, с кругами под глазами, он сидел не в костюме, а в каком-то беспорядочно намотанном тряпье. Не лучше выглядел и Семен, вместо тряпья запакованный в картон, скрепленный скотчем и нитками. Лицо у Семена было зеленоватое, больное, вместо правого глаза из глазницы таращилась пустота. В заросшем, беззубом мужчине с трудом угадывался улыбчивый Коля. С тряпки, намотанной на его голову на манер чалмы, сочилась слизь.

Худая как щепка Оксана не шевелилась. Возможно, что умерла. Или была без сознания. Губы на белом лице были тонкие, синеватые.