Силы сопротивления

— Но мы же не строители?

— Нет, куда нам.

Виктор перешел в спальню. Бурдюков последовал за ним.

— А у нас вредное производство?

— Магда — вот вредное производство, — сказал Виктор, указывая Бурдюкову на жену.

Мимо, бочком-бочком, с тапочками, прижатыми к груди, протиснулся смущенно улыбающийся сосед Павел, кивнул, пожал ладонь, пропал за дверью. В гостиной что-то мягко упало — то ли подушка, то ли спальный мешок. Слышимость! Виктор стянул со стула брюки и рубашку, принялся одеваться.

— Вить, — повернул его к себе Бурдюков, — это тайна?

— Что?

— То, где мы работаем?

Брат постоял, соображая, глазами ушел в себя. Пальцы его замерли, до половины вдев пуговицу в петлю.

— Н-нет, — сказал он наконец, и пальцы его вновь пришли в движение, — не думаю, глупости. Какая тайна?

— Но тогда чем мы занимаемся? — спросил Бурдюков.

— Сергей, — очень серьезно ответил ему Виктор, — мы не занимаемся, мы работаем.

— А-а! — закричал Бурдюков. — Здесь что, все старательно делают из меня дурака?

Стало вдруг тихо.

Остановилось время и всякое шевеление. Из гостиной в приоткрывшуюся дверь на Бурдюкова уставились шесть пар глаз и две голые груди. Виктор и вчерашняя пожилая чета родственников, сидящая на низких матрасах у окна в спальне, не отставали, избрав объектом притяжения своих взглядов его переносицу и брови.

Пауза длилась, наверное, секунд десять.

Бурдюков ждал ответа, а вопрошаемые, похоже, и не собирались отвечать. Во всяком случае, в лицах всех этих доселе незнакомых людей, занимающих его жилплощадь, читалась какая-то брезгливая отстраненность.

Будто он только что шумно испортил воздух.

— Се-еренький! — комкая тишину, апофеозом раздался сонный, тягучий голос Магды. — Что ты все кричишь?

Она выставила вверх пухлые руки.

— Иди сюда.

И все вновь, с едва уловимым облегчением, заработало, задвигалось, обрело звучание, люди потеряли Бурдюкова и занялись привычными делами.

— Серенький!

Магда, привлекая его внимание, сжала и разжала пальцы.

— Отец просил тебя разбудить, — наклонился к жене Бурдюков.

— А я уже встала! — сказала Магда, лукаво улыбнувшись.

Она ловко притянула его к себе, ткнулась губами.

— Погоди, — пробормотал Бурдюков, пытаясь освободиться. — Утро уже, на работу пора.

— Ты хочешь уйти от меня? — прошептала Магда, заглядывая в него большими мутноватыми глазами. — У тебя кто-то есть?

— Нет, — сказал Бурдюков, — просто завтрак…

— Я — твой завтрак. Съешь меня!

— Люди же!

— Когда нам мешали люди, Серенький?

— Почему их так… много? — спросил Бурдюков, целуемый в паузах между словами. — Я их… не знаю.

— Идиот!

Магда отпихнула его и перевалилась на кровати тяжелым комом, закуталась в одеяло.

— Магда.

Бурдюков растерялся от внезапной, враждебной перемены. Что-то с Магдой было не то. Он же не сказал ничего обидного.

— Все! Я с тобой не разговариваю.

Жена, попыхтев, села к нему спиной. Одеяло сползло, открывая возмущенные плечи. Пожилые родственники, поддерживая друг друга, тихо вышли. Причем мужчина укоряюще качнул головой. Виктор скатал матрас и засунул его под кровать. В гостиной шумели, кажется, ставили стулья и разбирали тарелки.

— Магда, не время дуться, — сказал Бурдюков.

— Да уж, Магда Иосифовна, — присоединился к нему Виктор, — вы можете не кормить мужа, но не кормить весь остальной народ не можете.

— И ты идиот! — прошипела Магда. — Я знаю.

Она величественно встала. Бурдюков отступил, пропуская ее к двери.

— Подай, — вытянула руку в сторону висящего на плечиках платья жена.

Бурдюков с братом кинулись к платью вместе. Плечики висели на гвозде. Бурдюков был сильнее и победил, спиной оттеснив претендента.

— Вот.

Магда молча взяла платье.

— Что здесь за возня? — вошел в спальню отец. — Где завтрак? Мы там сидим…

— Я уже иду.

Магда накинула платье. С вырезом в бирюзовых волнах. Виктор выскользнул в гостиную. От увиденного в приоткрытую дверь у Бурдюкова зарябило в глазах. У длинного стола толклось человек двадцать. Часть сидела, часть подтягивала диван.

— Все, — сказала Магда.

Мимоходом мстительно ущипнув Бурдюкова, она вышла, нет, величественно выплыла из спальни. Ее встретили приветственным гулом. Какой-то худой, лысый от избытка чувств с тарелкой, прижатой к животу, рухнул на колени. Цирк! Дешевый театр.

Что за столпотворение?

— Постой, — отец поймал за рукав двинувшегося из спальни Бурдюкова.

— Что?

— Какого дьявола ты делаешь?

— В каком смысле?

Отец пошевелил челюстью.

— В смысле дурацких вопросов, — сказал он.

— А я не могу…

Шлеп! Отец отвесил ему оплеуху и, развернувшись, оставил в спальне одного. Дверь пригасила звуки и веселый голос Магды: «Сегодня у нас все на скорую руку. Извините уж. Сегодня у нас — омлет».

Бурдюков закрыл и открыл глаза.

На короткое мгновение, когда отец отводил руку от его щеки, реальность вновь треснула. Словно лоскуток отстал от драпировки, и оказалось, что оттуда, из прорехи, проглядывает все та же испугавшая его вчера жуть — голые стены, полутьма, грязь и тряпки, обломки вместо мебели, драный топчан вместо широкой двуспальной кровати, обрывки газет вместо ковров и худое, сморщенное, седое существо вместо отца.

Выдохнуть получилось не сразу.