Симбиот

Импровизированный совет закончился лишь ранним утром. В окне уже забрезжили первые лучики рассвета, а в саду вовсю пели птицы. Список озвученных вопросов и розданных поручений был просто фантастическим. Единственное что я не мог понять, так это то, как и когда все это делать?! Третья рука у меня еще не отросла, двоиться я не научился, а в сутках по-прежнему оставалось двадцать четыре часа. Судя по мрачноватым лицам собеседников, их волновали примерно такие же мысли. Под конец встречи Тимошенко все-таки выразил мнение, что на созыв Главного военного совета потребуется никак не меньше двух недель, мотивируя это необходимостью тщательным образом проработать все предложения. После минутного колебания, Вождь был вынужден признать правоту маршала — такие серьезные вопросы с кондачка не решаются.

Прощаясь, Иосиф Виссарионович совершил, на мой взгляд, совсем уж невероятный поступок. Он проводил нас до машин и дождался, пока мы разъедемся. Никогда ранее ни я, ни генерал не слышали ни о чем подобном. Не менее удивленными необычайным поведением Сталина выглядели и Смушкевич с Тимошенко. Их неуклюжие попытки скрыть свои чувства могли бы вызвать улыбку, если бы я не находился в столь неоднозначной ситуации. Случайно или нет, но моя машина подъехала последней, когда остальные уже скрылись из вида. В голове не переставая, крутилась мыслишка, что сейчас Вождь произнесет что-то похожее на сакраментальное: «А вас… хм… Павлов, я попрошу остаться». Но нет, все обошлось малой кровью, если так можно выразиться. Пожимая мне руку, он выразил скромнейшую надежду на то, что мнение товарища Павлова, относительно планов военных действий, будет заслушано высоким собранием в первую очередь. На чем и раскланялись…

Захлопнувшаяся дверь, наконец, оставила меня наедине со своими мыслями. Необходимо признаться самому себе, что я перестал вообще что-либо понимать. Мне не понятны ни логика, ни мотивы, которые движут этим человеком. Его шаги непредсказуемы и неординарны. Для меня же все эти непонятки могут закончиться плачевно, ляпну что-нибудь не то и не там, и все, поминайте, как звали. Мне крайне необходимо вникнуть в логику, которой он руководствуется. Причем как можно быстрее.

Безусловно ясно только одно — я ему нужен. Очень сильно нужен. Настолько сильно, что он готов довериться человеку, личность которого вызывает серьезные подозрения. Сталин четко понял, что я не Павлов, но пока еще не определился с тем, кто же я такой на самом деле. Прокрутив в голове недавний разговор, я покрылся испариной, соображая, сколько же раз я себя выдал. Много. Но самое печальное было то, что Вождь рассчитывал именно на такой эффект. Он просчитал меня как младенца. Тимошенко и Смушкевич, несомненно, были задействованы им «втемную». Их, видимо, предупредили, чтобы они отвечали на все заданные мной вопросы. Ну, а чем еще объяснить такое количество государственных тайн, в которые неожиданно был посвящен начальник АБТУ, не имеющий к ним ни малейшего отношения?

Время, проведенное здесь, и память генерала дали мне ответы на очень многие вопросы. Пожалуй, главным стало понимание причин чисток в партии и армии. Нет, доподлинно Павлов не знал, был заговор или нет. Он знал другое, как велико неудовольствие и сопротивление высшего и среднего руководства. Неприятие вызвала как личность самого Сталина, так и политика, которую он проводил. Генерал и сам не испытывал к Вождю особенно крепкой любви, но четко уяснил одну достаточно простую мысль — даже если кто-то сможет его сместить, удержаться у власти у него не получится. В России политиков, обладающих необходимым набором качеств, да к тому же еще и имеющих нужный авторитет в партии и среди народа, просто не было. А чем это грозит? Правильно, товарищи. Второй Гражданской войной. Точнее последней гражданской войной в России, ибо на фоне разворачивающихся в Европе событий, это было откровенным государственным самоубийством.