Симбиот

А может в этом и причина? Что, собственно говоря, получил Сталин в результате чисток? Устранил инакомыслие? Упрочил собственное положение? Или еще чего? Да, вообще говоря, всего понемножку. Но вот за свои методы он поплатился по полной программе. Как вы думаете, стали ли партийные и государственные функционеры больше любить своего обожаемого Вождя, или, может, они работать лучше начали? Да не тут-то было. Неудовольствие переросло в ненависть и скрытое противодействие, а работать… А работать они перестали вообще! Своим необычайно податливым и отзывчивым органом чувств, вольготно размещенном в мягком кожаном кресле, вожди менее крупного масштаба поняли простейшую мысль — здесь инициатива наказуема! И вот расселись они, значит, и внемлют: «А что скажет товарищ Сталин по их вопросу?». А товарищ Сталин может сказать через год, или через два, даже через три, а может и вообще ничего не сказать. Не может же он правда все знать и везде успевать. В конечном итоге, на языке боксеров сегодняшняя ситуация в государстве называлась просто — клинч. Никто не мог сдвинуть процесс ни вперед, ни назад, и все вместе дружно стояли на месте. В моей реальности всех расшевелила война, тут, уж извините, не до разборок стало.

А вот здесь Сталин хочет раскачать лодку при помощи меня. Он собрался воспользоваться моей энергией, чтобы растормошить это болото и вывести систему из губительного равновесия. Не мог он не чувствовать, что дело пахнет скипидаром, а я ему еще бензинчику в костер сомнений подлил. Такой уникальный шанс выпадает не часто, и он его не упустит. А товарищ Павлов, великолепно подходит на должность дежурной, извиняюсь, задницы, в случае если что-то пойдет не так.

Размышления пришлось ненадолго прервать. Я, наконец-то, подъехал к дому. Черт знает что, 60 километров в час — это уже лихачество. Хотя, для большинства местных дорог, это скорость сродни самоубийству. Блин, тут все так неторопливо, меня это аж до исступления доводит. Простейшую бумагу тут могут делать неделями. И никакие вопли начальства и репрессии не помогают — так тут заведено. Но, надо признать, что уж если делают, то делают основательно. Не будем о грустном…

Куликов поднял трубку почти мгновенно. Такое впечатление, что он держал ее в руках. Услышав, сквозь треск и шуршание мой голос, он не удержался, и облегченно выдохнул. На том конце провода умер, так и не родившись, страшный по своей сути вопрос: «Живой?». Петр Николаевич был рад. Искренне рад. Как же мало людей, которым я здесь действительно дорог. Но ощущение того, что за столь малый срок, они уже появились, с лихвой оправдывало все мои усилия. Выслушав довольно сбивчивые объяснения, Петр подтвердил, что подготовленных материалов для обстоятельного доклада вполне хватит, чем несказанно меня обрадовал. Хоть одна хорошая новость. Перед тем, как повесить трубку, комиссар не удержался и произнес:

— С возвращением, Дмитрий Григорьевич.

* * *

Честно говоря, раньше за собой особенной любви к пышным и вычурным нарядам я не замечал. Но сегодня мне захотелось выглядеть подобающе. Приняв ледяной душ и вылакав ведро кофе, я нацепил на себя новенькие китель и бриджи, только что пошитые, с учетом моих новых форм. Надел новые хромовые сапоги, начищенные до зеркального блеска. Еще раз протер не свои ордена, и заглянул в зеркало. Внушало! Из зазеркалья на меня пялился молодой генерал, тянувший по самым пессимистичным оценкам года на тридцать три, затянутый в новенькую, сидевшую как влитая, форму, с цельным иконостасом на груди. Орел! Ни тебе пивного брюха, ни обвисшей за… хм… Ну, короче сами поняли. Вот так вот — жив, здоров, бодр и весел, на зависть злопыхателям, чтоб им пусто было!

Погрузившись на заднее сиденье собственной машины, поймав при этом одобрительный взгляд водителя, я вновь погрузился в тяжкие думы. Зачем я нужен Сталину вроде худо-бедно прояснилось, а вот нужен ли он мне? По пути ли нам? Тут есть над чем подумать.

На первый вопрос ответить очень просто — без Сталина я пустое место. Все мои расчеты строятся на том, что он сможет протолкнуть, убедить, заставить нужных людей сделать, так как требуется. Если его не будет, меня сожрут в течение нескольких часов, а все мои начинания пойдут прахом. А вот вопрос по пути ли нам, точнее до какого момента нам по пути, требовал уже более вдумчивого подхода. Разделял ли я идеологию? Да, несомненно. Многие ее постулаты были мне понятны и близки, хотя по местным меркам между мной и Иосифом Виссарионовичем существовали неразрешимые идеологические разногласия. Для меня стало настоящим откровением, что существует огромная разница между марксизмом и марксизмом-ленинизмом, а тут на эту тему шли настоящие политические баталии, с немалым количеством реальных жертв.