– Хватит сидеть в тюрьме, выходи! –
Проговорил мне начальник так
ласково, –
Джина и то отпустил Алладин,
А что не вернешься в бутыль – верю
на слово.
И вот он, шумит, вокзал, вот вагон,
Только окошечки не зарешечены.
Только садиться не надо бегом
И проводница годится мне в дочери.
Вот этот город. А ты кто такой?
Как вороные сюда тебя вынесли?
Можешь деревья трогать рукой –
Их не узнаешь, они уже выросли.
А за деревьями дом. А в нем она.
На пианино бренчит, и – небеса в душе.
Может, засветятся окна с темна,
Может, одна и все также не замужем.
Пару шагов во двор – вот и дружки.
Истосковались, поди, а толку ли?
Ни рылом, ни нюхом – тюремной
тоски,
А разрисованы все наколками.
Каждый второй постарел, поседел,
А остальные толстеют от лени.
И хоть никто из них не сидел,
Ботают лучше меня, да по фене.
Значит, ударим в лады – в них ведь
бьют.
И все заискрится бокалами пенными.
И спляшут они, и подпоют
С голыми, голыми, голыми стенами.
А напоследок еще вина –
Озеленить на душе проталины.
И позвонить. А трубку возьмет она.
И скажет в сердцах: «Не туда попали
вы».
Освободился, освободился –
Воля упала с неба в суму.
Словно влюбился, снова влюбился.
Только в кого, не пойму.
ПОЛУДУРОК
Скорый поезд черной сажей
Мажет небо, возит урок.
«Ах-ха-ха!..», – им бодро машет
Привокзальный полудурок.
Он блаженный, он свободный,
Машет бодро грязной лапой –
«Ах-ха-ха-ха!…», – непригодный
Для суда и для этапа.
И меня когда-то так же
Решеченная карета
По бумажке с черной сажей
Впопыхах везла из лета.
По бумажке-приговору,
Огоньки в окне свечные.
Ах-ха-ха! Бежать бы в пору,
Да собаки не ручные.
И меня ждала в постели,
Кудри белые просыпав,
Но колеса вдоль свистели,
Одурев от недосыпа.
И, казалось, в сон сквозь сажу
Кудри белые как ватман, –
Ах-ха-ха! – войдут и скажут:
«Выходи, тебе обратно».
Но тонули в сером утре,
Где рассвет совсем не розов,
И желтели эти кудри
На нечесаных березах.
Сквозь вокзала закоптелость
Полудурка взгляд кристальный.
Ах-ха-ха! Как мне хотелось
Поменяться с ним местами
САМОСТРЕЛ